7 ноября 1941 г.
Особый район
С прибытием в Особый район частей бывшей 16-й и началом формирования дивизий 20-й армии у Трофимова началась служба. Нет, и раньше, когда формировались танковые, артиллерийские, зенитные и специальные части и подразделения, он не сидел сложа руки в кабинете, поплевывая в потолок и отдавая вечером перед уходом со службы своему столу команду «Смирно!» Политотдел 20-й армии работал и тогда, но все же количество личного состава добавилось в разы, и, соответственно, на столько же вырос объем работы. К тому же нужно все это умножить на неразбериху и суету, сопровождающую переформирование частей. В чем заключалась его служба? В оказании помощи – технической и методической – политотделу 20-й армии и политорганам ее дивизий и частей. Возникшая в самом начале мысль создать некое образование из политработников РККА и бывших политработников конца XX – начала XXI века, растаяла как утренний туман под натиском требований ГлавПУРА РККА. А конкретно, его руководителя – армейского комиссара 1-го ранга Мехлиса Льва Захаровича. Он был категорически против участия в политработе выходцев из буржуазной России. Да особо никто и не настаивал. Структуры, подобной былому ГлавПУРу, в России давно уже не было, а значит, не было амбиций и людей, желающих отстаивать их. Поэтому поступили просто – за политическую работу отвечали политотделы 16-й и 20-й армий, а союзники из будущего помогали техникой и материалами, для чего при комендатуре Особого района был создан небольшой отдельчик, состоявший из полутора десятков пенсионеров-политработников, еще помнивших, как расшифровывается аббревиатура ППР. За глаза отдел называли «домом престарелых», но обитатели отдела не обижались. Во-первых, потому что в каком-то смысле это была правда, а во-вторых – им было на это плевать. Они, как и Трофимов, были профессионалами своего дела, которое вот уже четверть века никому было не нужно. А тут внезапно появилась масса людей, нуждающихся в них и их умениях, пусть и с ограничениями. Смысл ограничений они понимали. Чтобы убеждать людей, нужно быть искренним и откровенным перед ними. И самому верить в то, в чем их убеждаешь. А вот с этим как раз было плохо. Не вычеркнуть из памяти 91-й год, предательства страны и народа верхушкой партии, национализма окраин и всего того дерьма, через которое страна прошла за эти четверть века. Даже если стараться не говорить об этом, все равно это прорывалось. Дискуссии между отставными ветеранами и молодыми и задорными политруками заканчивались, как правило, ничем. И хотя у каждой из сторон была своя правда, общего между ними было больше. И общим было дело, которому они служили. Одно было плохо. Трофимов, конечно, понимал, что то, чем он сейчас занимается, – важное и нужное дело. Что люди, уже неделями и месяцами не выходившие из боев, уже настолько привыкшие к окружившей их смерти, что уже равнодушно относящиеся и к своей собственной судьбе, как никто другой нуждаются именно в том, чем и занимались Трофимов и его товарищи. Возможно, у многих эта переформировка была первым периодом, когда смерть от них отступила, и они смогли увидеть жизнь вне ее власти. Все это так! Однако каждый раз, когда он напрямую сталкивался с этими людьми, где-то в глубине души он чувствовал свою неполноценность – стыд и вину за то, что он – не они. Он не такой, как они. Будучи при том офицером. И вот самому себе он врать не хотел. Так оно и было. Они – красноармейцы и командиры, а он – просто человек, носящий военную форму. Произносить в мыслях «тыловая крыса» в отношении самого себя было унизительно. И эти чувства – стыда и вины – росли в нем.
Революционный праздник 7 Ноября добавил забот для всех, в том числе и для их отдела. У штабов дивизий поставили большие экраны, на которые шла онлайн трансляция мероприятий в Москве. Из подразделений для просмотра прибыли заранее назначенные делегаты. Как правило, это были лучшие бойцы. Кроме этого, у штабов дивизий вообще было многолюдно. Вовсю шло формирование подразделений. Треть всего личного состава сейчас участвовала в этом процессе. Остальные две трети занимали позиции на линии фронта Особого района. Переформированные по новому штату, пополненные полки и батальоны убывали на полигоны, где в ходе ускоренных учений проводилось сколачивание подразделений и освоение оружия и техники. После этого они должны были сменить на фронте тех, кто обеспечил им эту возможность. А ведь еще были гражданские, которых комендатура района размещала в и так переполненных деревнях, ставила на довольствие и обеспечивала их, а также, по возможности и необходимости, привлекала к работам. В общем, весь Особый район с прибытием почти сотни тысяч бойцов начал походить на огромный муравейник, где штабы дивизий стали эпицентрами активности.
Трофимов помог молодому политруку запустить трансляцию военного парада с Красной площади и пошел «в народ». Свои обязанности он выполнил. Красная площадь, Кремль, мавзолей Ленина и Сталин на нем, техника и парадные коробки бойцов в зимних полушубках и шинелях в цифровом качестве на огромном экране смотрелись очень неплохо. На его взгляд. А красноармейцы и командиры не дышали, когда взятый оператором крупным планом Сталин с трибуны обращался к ним, ко всем и каждому отдельно. Фраза Ленина «кино – самое важное из искусств» подтверждалась буквально.
По окончании парада после паузы началась трансляция праздничного концерта. Звучали и известные песни, и, как заметил Трофимов, появились среди них и новые, попавшие сюда через Портал.
Среди массы бойцов и командиров на площади внимание Трофимова привлекла группа одетых непривычно бойцов. Одеты они были все по-разному – кто в шинели, кто уже в ватниках. Но у всех был одинаковый головной убор – кубанки. И все давно не юноши. Осмотрев их, Трофимов пришел к выводу, что они еще не распределены в новые подразделения, но вот откуда тут казаки? Поразмыслив и не найдя логического объяснения, Трофимов отправился к ним.
– Здравствуйте товарищи! – поздоровался он, подойдя к группе и обратив на себя их внимание.
– Здравия желаем, товарищ… – ответил за всех самый пожилой из казаков, замявшись с определением звания Трофимова.
– Майор! Мое звание майор, – подсказал Трофимов. – А не расскажете мне, откуда тут появились казаки?
– А можно взглянуть на ваши документики?
– Отчего же? Пожалуйста! – Трофимов достал и раскрыл свои документы, специально сделанные для офицеров комендатуры Особого района. – Вот! Я не шпион. Шпионы еще не доросли до такого уровня. Так не разъясните мне, как вы тут оказались? Я что-то не помню в составе войск, отошедших к Вязьме, казачьих подразделений. И всего-то одна сорок пятая кавдивизия была, но она простая кавалерийская. Вопрос не по службе, чисто из интереса, можно без официальности. Сами видите, я вам не командир.
Не прерывая речи, Трофимов достал пачку сигарет и пачку папирос – на выбор. Сам не курил, но знал, что на войне курящих большинство и предложить закурить при встрече практически правило хорошего тона.
Бойцы разобрали предложенное по вкусу и тут же закурили. Старший, попробовав сигарету, посмотрел на нее, хмыкнул и ответил:
– А мы не из сорок пятой. Мы из пятьдесят третьей, комбрига Мельника.
– О как! Как же вы под Вязьмой оказались? Насколько мне помнится, вы ж где-то на правом фланге были. В районе Белого.
– Именно так! Дивизия получила задачу оборонять Белый. Прибыли в город, заняли оборону. Город, к слову, только им называется. Даже не Вязьма. Так вот, заняли оборону, а на юго-западе от города, в районе дороги на Духовщину, гремит, и гремит серьезно. Связи нет. Что там и кто там – неизвестно. Вот и отправили наш взвод в разведку, выяснить обстановку ну и связь установить. С немцем же кто-то там воюет! Я, как взводный, – старший.
Пошли мы по дороге. Все как положено, передовой дозор впереди. Десяти верст не прошли – наткнулись на немцев. Погиб бы дозор – в засаду попал. Только из леска слева от дороги по немцам ударил «дегтярь», предупреждая дозорных о засаде. Немцы открылись, ответив, дозор и ушел. Прискакали, доложились, а что мне докладывать? Я даже название деревни, из которой дозор обстреляли, не знаю. Принял решение найти тех, кто там бой вел и спас моих казачков, и у них все разузнать. Ушли с дороги и перелесками двинулись в сторону места, откуда «дегтярь» стрелял. Нашли гильзы стреляные, еще теплые, и следы. Много следов. По ним и пошли. Догнали быстро. Остановили нас те самые пулеметчики, выручившие дозорных. Оказались они арьергардом остатков батальона двести пятидесятой стрелковой, бившимся с немцем в деревнях по дороге до Малых Клемятин. Дальше по дороге отходить не могли – раненых было много, а немец на дороге их догнал бы в два счета. Поэтому ушли с нее в леса. Это мне все капитан, командир батальона, растолковал и на карте показал. Обстановку я уяснил, и можно было возвращаться, но капитан чуть не взмолился: «Взводный! У тебя почти два десятка лошадей и столько же бойцов. Причем не салажата вы восемнадцатилетние – пороху уже понюхали, не в этой войне, так ранее. А у меня раненых больше, чем здоровых. Не уйти нам от немцев. Помоги! Хоть оторваться. Тяжелых на лошадей приспособим – все быстрее будет, чем носилки нести. Да и нести особо некому – все почти ранены в той или иной степени».
