– Миранда, езжай, – слишком настойчиво отрезал папа.

– Увидимся, когда вернешься, – добавила мама.

Отъехав от дома, я вновь взглянула на маму, надеясь увидеть на ее лице хотя бы какой-то намек, какое-то доказательство, что ей больно, несмотря на слой косметики, нанесенный утром, дабы специально сбить нас с папой с толку. Однако мама лишь помахала мне рукой, будто я собиралась на выпускной, а не на похороны ее единственного брата.

Кованые, железные ворота кладбища Форест-Лаун напомнили мне Восточное побережье – так там выглядели ворота гольф-клубов премиум-класса. Я опоздала, хоть и выехала заранее. Точнее, опоздала на двадцать две минуты, что было паршиво даже по меркам Лос-Анджелеса, где из-за вечных пробок все мероприятия начинались на десять минут позже, чем предполагалось.

– Где похороны Силвера? – спросила я охранника, и тот указал на проезд, ведущий к холму в дальнем углу кладбища, в противоположной стороне от громких имен, которыми пестрили более заметные надгробия.

У разрытой могилы стояло около сорока человек. Эти люди оказались куда более молодыми, необычными и стильными, чем я предполагала. В темных джинсах и футболках или в узких трикотажных платьях. Я поправила воротник своего черного платья длиной до колена, внезапно осознав, насколько консервативно я выглядела. Ходячее олицетворение Восточного побережья.

Спрятавшись позади ряда людей, выстроившихся вдоль могилы, я пыталась найти хоть одно знакомое лицо, пусть даже и не предполагала, кого здесь можно встретить. Мои бабушки и дедушки умерли либо до моего рождения, либо когда я была слишком маленькой, чтобы запомнить их. Других братьев и сестер у мамы с Билли не было. Их дяди погибли на побережье Нормандии и в районе Тихого океана. Ни о каких двоюродных братьях, сестрах или прочих дальних родственниках я не слышала ни слова. Никаких близких друзей, которые стали бы частью семьи. И все-таки я вглядывалась в эти молодые лица, надеясь найти кого-нибудь знакомого, возможно, давнюю пассию Билли, о которой я забыла, или менеджера Ли, или какую-нибудь из тех красоток, что работали в кафе при «Книгах Просперо». Теперь им, наверное, уже за сорок. Среди присутствующих только несколько человек оказались старше меня: полноватая женщина лет шестидесяти в пластмассовых очках и жилистый мужчина с козлиной бородкой, в очках с бифокальными линзами. Из остальной толпы выделялся только человек в полосатом костюме, у которого, как и у меня, не имелось приглашения на похороны.

Толпа немного сдвинулась, когда какой-то парень в худи и выцветших, черных штанах вышел к микрофону. Он смахнул непослушные пряди с лица и, не поднимая глаз, вытащил из кармана листок бумаги.

– Это стихотворение Дилана Томаса, оно очень нравилось Билли.

Он откашлялся и принялся читать «Не уходи покорно в сумрак смерти». Пока он читал о противостоянии слабеющему свету, я изучала надгробную плиту Билли. На темном граните были запечатлены его имя – Билли Силвер, год рождения – 1949-й год и день смерти – три дня назад. Томас Джефферсон однажды написал, что жизнь и душа истории должны навсегда оставаться неизвестными. Только факты – вечные факты, по его словам, – передавались следующим поколениям. То были поверхностные факты о жизни Билли, лишенные подробностей, которые делали его запоминающимся человеком. Почему его не похоронили рядом с моими дедушкой и бабушкой в Вест-Сайде? Почему он захотел быть погребенным здесь, рядом с могилами неких Эвелин Вестон и Ричарда Каллена, в Форест-Лауновском уголке для одиночек, оставшихся сами по себе даже после смерти?

Друг Билли закончил читать стихотворение Томаса и торжественно посмотрел на толпу. Его пристальный взгляд обошел каждого присутствующего, пока не остановился на мне. Я затаила дыхание от вида этих ясных, неестественно синих глаз. Несмотря на свою красоту, они были поразительно холодными, и я еще сильнее почувствовала, что вмешиваюсь во что-то, что меня не касается. Что я здесь делала? Ранее я убеждала себя, что домой меня привели долг, порядочность и горе. На самом же деле причина таилась в открытке от дяди и перспективе нового квеста. Мне здесь было не место. Я не заслуживала находиться среди этих печальных, красивых людей и почитать память того, кого я практически забыла.

– Будешь? – Девушка рядом со мной протянула мне пластиковый стаканчик. Выглядела она гораздо моложе меня, латиноамериканка. Ее руки покрывали рисунки тушью и испанской каллиграфией. – Есть виски и виски. Я рекомендую виски.

Я взяла стаканчик, наблюдая, как щедро она его наполняет.

Взрослый мужчина с козлиной бородкой подошел к микрофону и поднял свой красный пластиковый стаканчик к слушателям. Он закрыл глаза и начал петь: «Ах, мальчик мой, в поход сыграли горны».

Полноватая женщина лет шестидесяти подошла к поющему и обвила своей конопатой рукой его плечи, покачиваясь вместе с ним под ритм старого гимна. Завершив песню, мужчина поднял стакан к открытой могиле, а затем к небу, и только потом сделал глоток.

– За вечера, которые мы никогда не вспомним, с приятелями, которых мы никогда не забудем. Так, кажется, говорил Билли. – Латиноамериканка улыбнулась и поднесла свой стаканчик к моему. – Ты из нашего округа?

– Какого округа?

– Силвер-Лейк. Не видела тебя там.

– Нет, я – племянница.

Последнее слово прозвучало так, будто пришло из другого языка. Племянница. Какое странное и непонятное сочетание букв. И все же я была именно племянницей Билли. Он отправил мне знак перед своей смертью. Он думал обо мне. Мы что-то значили друг для друга.

– Откуда ты знала моего дядю? – поинтересовалась я. Меня почему-то успокаивал тот факт, что я являлась частью его семьи, а остальные гости – нет.

– Работаю в «Просперо».

– «Книги Просперо», – пробормотала я с грустью.

Мне не удалось припомнить, когда в последний раз я произносила это название вслух, но оно все еще приводило меня в дикий восторг, как когда я была ребенком. Волшебные чары «Просперо», магия его книг.

После виски атмосфера поменялась, и все начали оживленно болтать. По участку разносился смех. Мужчина в полосатом костюме объявил:

– Желающих продолжить вечер воспоминаний приглашаю в «Книги Просперо».

– Рада была с тобой познакомиться, – сказала незнакомка, и я почему-то ожидала, что еще она добавит: «Встретимся в магазине», но она только кивнула и направилась к парню с дикой прической, который совсем недавно читал стихотворение Дилана Томаса. Она что-то прошептала ему, и они оба посмотрели на меня с загадочным, непонятным выражением лица. Или же, возможно, оно было довольно понятным. Возможно, я просто не хотела понимать горький посыл этого взгляда.

Потягивая виски, хотя в стаканчике уже почти ничего не осталось, я наблюдала за людьми, плывущими к длинной цепочке машин на обочине дороги.

– Вы, случайно, не Миранда? – Мужчина в полосатом костюме подошел ко мне и протянул руку. Выглядел он старше, чем казался издалека, а его рыжеватые волосы были высветлены перекисью. – Я надеялся увидеть вас здесь. Меня зовут Элайджа Гринберг, юрист Билли.

Я хотела спросить, откуда он знал, что я приду. Должно быть, Билли рассказывал обо мне. Наверняка, он знал о «Буре» и о предстоящем квесте.

– Соболезную вашей утрате. – Элайджа повел меня к машинам, стоящим на обочине. – Вы не придете на празднование?

– Празднование?

– В честь Билли. Знаю, звучит странно, но он сам выбрал такое название. «Не хочу всех этих грустных поминок, – пробубнил мужчина низким голосом, пародируя Билли. – Не таким должно быть ваше последнее воспоминание обо мне».

Я собиралась уйти, но из моей головы никак не выходили слова девушки. «Рада была с тобой познакомиться». Она сказала это таким тоном, будто мы больше не встретимся. Я помнила выражение ее лица, как и того патлатого парня, когда они издалека разглядывали меня, блудного родственника, опоздавшего на похороны родного дяди. Как бы мне ни хотелось поехать в «Книги Просперо», такого беспрерывного осуждения я бы не вынесла.