Разговор резко сменился на свежий деловой тон с приходом Александра, хотя, скорее, это была небольшая передышка в раздумьях и мостик к постепенному отъезду домой, который с каждой минутой становился всё желаннее и уютнее кожаного дивана ресторана – красивого, но чужого и порядком поднадоевшего. Домой, просто домой, где тихо, спокойно и в эти дни приятно одиноко и солнечно – там разбудит гроза и возобновит не начатое ранее раздумье, ставшее постоянным спутником в каждодневной круговерти всевозможных событий и начинавшегося удивительного приключения.

…Развеялась, наконец-то развеялась вся эта сложная дымка из выбора приоритетов на ближайшее время. Рядом был только русский север с его настоящими морозами и бескрайними тысячами километров, преодолеваемых лишь посредством вертолёта и силы духа. Недосягаема была отсюда Москва, театральный и кофейный бомонд, красивые женщины, богатая кредитная жизнь и портфельные инвестиции. И даже полная экипировка при одном лишь безрассудном шаге в сторону не помогла бы, одарив напоследок душу лишь полярным сиянием. Не было сил думать и воображать образы, хотелось фотографировать техникой и памятью, съесть запас из рюкзака и просто смотреть вдаль, которая простиралась к холодному морю и одинокой станции то ли погранзаставы ФСБ, то ли геологической экспедиции. Солярка, вертушка, сани, зимник и собачьи слюни, капающие из горячего рта на холодный снег. В прошлых главах и абзацах оставались театральные пассажи, посиделки, семья, друзья, работа, работа, снова она и привычный ряд с ожиданием возвращения. Как ни странно, но последнее почему-то не вырисовывалось стандартным привычным образом – скорее через какое-то событие, меняющее привычный ход вещей настолько, что прежние будни казались смешными. Не менее странным было и то, что мороз и алкоголь холодили разум и совсем по-иному отзывались в голове и реальности происходящего. Надоедало усложнять, хотелось размышлять и говорить многим проще, чем привычка. Короткими предложениями, диалогом с самим собой, с рядом находившимися друзьями и чем-то неведомым, настолько загадочным, что ни боязнь потеряться, ни расплывчатость географии этих мест не имели никакого значения. Это была определённая точка невозврата, хотя с полной уверенностью сохранности тыла, остававшегося далеко. Невозврата иного рода, открывшегося здесь. Открывавшегося шаг за шагом, оставлявшего свой снежный след, по которому никто не шёл и не мог пойти просто так.

Сильнейший ветер начался постепенно, до этого подгоняя и раззадоривая. Он не давал поставить палатку, подумать, разжечь огонь и гнал только вперёд. Экспедиция задумывалась не только как способ отдохнуть в неведомых краях, но и в качестве шанса найти и забраться в теплоту подземных озёр среди затерянных на окраине России снегов, которые по легенде могли быть спрятаны именно тут, а не в Антарктиде на мифической базе нацистов, а, может, и советского ВМФ. Саша с Володей были уверенны, что именно им предстоит открыть эти места – а там, по русской привычке, как Бог даст. Вера сильнее бытовых препятствий, когда подкреплена некоторым расчётом и философским обоснованием – всего этого хватало в избытке. Была пересмотрена недавно с проступавшим холодным потом даже последняя балабановская картина про колокольню счастья и невозврат назад. То было кино уютного зала, но с не покидающим ощущением режиссёра-провидца. Грела душу заученная аксиома, что как в кино в жизни в основном не бывает, и простая вера в свои силы – лишь бы не подкосила простуда, а там согреемся, упадём, встанем и снова в бой. Жалко, что CNN не снимает и, может, вообще никто не узнает, что здесь будет происходить – так часто наши открытия принижаются и первооткрывателями назначают совсем не те фамилии, которые не возносят отечественные первоисточники, уступая всесилию иностранных масс-медиа. Может когда-то по загадочной иронии истории наши и восточные товарищи здесь постепенно, как и в IT, будут понемногу догонять. Пошатнувшийся колосс приведёт и к утрате части информационного влияния, а уж добраться сюда ему и не снилось в сложном сейчас расположении политического духа.

Силуэт белого коня неподвижно стоял на вершине снежного холма, облака дыхания вылетали из ноздрей загадочного гостя, померещившегося ночью. Венские стулья были расставлены прямо возле напоминавшей айсберг горы, лабиринт переулков за их спинками кружил зашедшего гостя и огоньками напоминал то переулки центра Москвы, то какой-то повторявшийся сон из раннего детства. На язык падал мелкий град, растворявшийся на частицы подобно кофейному зерну. Поражала не реалистичность происходящего и желание побыть в ней подольше, снова заснять время и обязательно показать его потом, как-то записать для других. В один момент зигзаги улиц начинали двигаться в танце, конь засыпал у входа в таинственный лабиринт, а ощущения, наиболее часто характеризуемые как «все равно», одолевали любую практичную натуру здесь за несколько мгновений. Как при подъёме на вершину, бесконечный снег и ветер постепенно превращал взгляд в раба окружающей ауры, за неопределённое время рассеивая внимание и переводя в состояние покорности событиям, обволакивавшим пришедшего из далёких мест гостя.

Театральный разговор с горой был неравный – она подобно режиссёру командовала и не давала отступить ни на шаг, как экскурсия с гидом заставляла возвращаться в такой ненужный начинающимся вечером автобус. Колёса, стёкла, но с отражением не самого себя, жар, чувство бесконечной музыки ветра и, наконец, падение в холодный прилив северного моря, на дне которого капюшон набрал воды, стекающей по позвоночнику. Мираж исчезал не долю секунды, а казалось добрый час, потому что подняться не было сил. Сияние заслоняло горизонт в левой его части, справа была просто бесконечность. Постепенно сознание возвращалось, и с чувством спасения Володя побрёл вдоль берега в никуда.

– Погоди, друг, ты что, – раздался окрик возле похожего на дерево столба с висящими на нём какими-то шарфами.