Подул свежий ветерок, будто закрепил тем самым всё сказанное и унёс шлейфом за собой простые истины. И если ежегодно все монеты теряют одну четырёхсотую от своего объёма, а потом эта пыль носится в воздухе прахом, оседая на органах, на совести и в душе, то и комбинация колебаний, образуемая извилинами в сочетании с языковыми звуками, имеют шанс разнестись на тысячи и тысячи километров. И, в конечном счёте, глубоко проникнуть в одну одинокую капсулу, которой для понимания будет не хватать именно этого дуновения.
***
На углу Маросейки открылась большая деревянная дверь и в неё полным ходом влетел засмотревшийся на архитектуру Клим. Удар был конкретный, отчего испугался в первую очередь молодой человек, который выходил. Потом он увидел лежавшее у двери тело и только тогда понял, что произошло.
– Вы целы? – спросился он, помогая встать.
– А вы? – ответил Клим
– В целом, я цел. Но на асфальте лежите вы. – Его это развеселило.
Парень был невысокого роста. Одет как из черно-белого фильма про скрывающегося от плохих полицейских информатора, в очках, который ещё и вдобавок из высшего общества, но пытается скрыть это. Тонкий коричневый распахнутый плащ. Под ним виднелась рубашка с желтой бабочкой в горошек, сверху жилетка, которая сдавливала его как корсет в викторианскую эпоху. Брюки-подстрелыши, лакированные туфли из кожи птеродактиля и завершал этот образ большой и аккуратно свёрнутый зонт, как у Пьер Ришара в «Уколе Зонтиком».
Клим поднялся на ноги и отряхнулся. Культурное соответствие полыхало во встречном взгляде, а расхождение в представленном друг перед другом виде послужило отправной кочкой.
– Я собирался на встречу со старейшим другом, а он приверженец определённого стиля общения, знаете ли. – Клим поспешил уравнять права на джентльменство в этой при дверной сцене.
– А позвольте я угощу вас пивом? Я, кстати, Аркадий. – Он протянул руку ещё раз, после того как они уже обменялись случайным рукопожатием, когда Клим вставал с тротуара. – Дело в том, что у меня сегодня праздник. И я как раз-таки выходил из этого паба, чтобы отправиться в следующий. Но мои сомнения насчёт смены локации были в пух разбиты вот этой самой дверью. А случайности – не случайны.
– Кто сможет отказаться от бокальчика светлого в вечернюю пору, а? Только, Аркадий, обозначьте на горизонте, а то это может вызвать некий диссонанс в нашем последующем досуге. Не пидарас ли вы, случаем? – достаточно уступчиво, будто зная ответ заранее, спросил Клим.
– Я? Нет, нет, исключено. Но ваше право было спросить, согласен, мой вид выбивается из толпы простолюдинов.
– Меня зовут Клим.
– Отлично, Клим, прошу! – Он указал в проём двери, где виднелась узкая лестница, достаточно круто ведущая вверх.
Лестница оказалась ещё больше, когда они начали по ней подниматься. Потолок был огромный, отчего образовалась такая же по размеру несущая стена, на которой висело множество картин с изображениями герцогинь, императоров и королевских семей. Освещение было приглушённое, а ступеньки слегка поскрипывали, распространяясь эхом по всему ветхому заведению. Посередине лестничного пути находился гардероб, в котором миловидный дедуля в красном пиджаке забрал у Аркадия пальто. Клим вежливо вручил ему пакет, в котором лежала литрушка разведённой с сахаром водки.
Поднявшись чуть выше, на первый этаж, если верить здешней навигации, они поднялись ещё выше, на второй. Хотя и на первом был вход в бар, откуда доносились джазовые аккомпанементы.
– Что это за место такое? – поинтересовался наконец-то Клим в дверях второго этажа.
– Легенда гласит, что раньше это был Ирландский банк, который после разрух и переворотов стал пристанищем для тех, кто любит выпить и послушать джаз. И называется это место «Left Bank». По крайней мере, мне так рассказала хостес. Но есть подозрения, что она новенькая, и это всего лишь заученная речь, дабы та прошла стажировку. Но признаться, меня это мало интересовало.
Они сели за барную стойку и заказали по пинте «Affligem», которая была налита не по правилам бельгийцев в отношении этого пива. Это понимали два джентльмена, но не бармен. Не сговариваясь, лишь переглянувшись, было принято решение не нагнетать пойлоналивателя, так как выглядел он и без того уныло и пусто.
– И всё же, – начал Аркадий, – трудно испортить этот вкус, хоть из бочки пей, а…
– А штырит так же, – продолжил за ним Клим. – Да, это же «Affligem»! Каждый знает столько, сколько ему хотелось когда-то познать.
Они стукнулись бокалами и отпили по добротному глотку и не торопились сразу вытирать образовавшиеся усы.
– Вот ты всё сделал в жизни, что загадывал, ай? Я – нет, – начал неожиданно новый разговор Аркадий.
– Я вообще ничего не сделал, – чуть погодя, ответил Клим и отпил ещё. – И не делал. Всё само делается как-то. Я лишь наблюдаю за этим. Всё считается сделанным, не оттого ведь, что я это сделал, так ведь? Ты вот что-то сделал, а чего-то нет. И сделанное не от того сделанное, что ты его сделал, но от того, что ты делаешь, оно становится сделанным. Несделанное не от того несделанное, что ты его не сделал, а от того, что ты не сделал то, что нужно сделать, это, якобы, превратилось в несделанное, хотя при этом ты ничего не делал, так как же бездействие может привести к действию? Не вяжется, да ведь? Всё видно не потому, что оно видимо, а наоборот, всё видимо, как раз-таки оттого, что его видят. Поэтому какая, в сущности, разница, что ты сделал, а что нет? Мелочные вопросы, Аркаша. Не к твоему наряду.
Собеседник Клима тоже отпил глоток, оставаясь довольным ответом. Потом продолжил.
– Недолго мне осталось видеть и быть видимым, – напрашиваясь на вопрос об этом, сказал Аркадий.
– Неужто самоубийство? Хм. Это не глупо только в том случае, когда ты прижат двумя вариантами, но тот, что хуже, сковал тебя в цепи и кинул в заточение до судного дня. Вот там-то и можно поизощряться. Или, когда вроде в бане с друзьями, но на самом деле это замурованное помещение, построенное немцами, с нарастающей внутри температурой. Выбраться точно никак. Ложиться нет смысла, там не чувствуется хладный дух земельки, всё сжирает жар. Вот тоже можно начать оглядываться в поисках того спасения, которое не в выходе за дверь заключается. И то, надо проявить смекалку. В целом, глупая это затея, – безразлично закончил Клим.
– Нет, самоубийство – не мой конёк. Всё не так мрачно. Просто ошибку допустил. Скоро придётся отвечать. Не хочу тебя грузить этой темой, от меня и так дверью прилетело, – передумав рассказывать полную историю, пробубнил парень с жёлтой бабочкой. – Скажу лишь, что на мне груз какой-то, ай, знаешь, совесть задета, что ли. Взял смелость поступить так, а не вот так, а когда уже взялся и приступил к исполнению, задумался: «А не делаю ли я хуйню?». Ответ прилетел мгновенно.
– Недавно я шутку придумал, хочешь, расскажу? Может, она тебя спасёт в час расплаты за ошибки, – предложил Клим.
– О, это было бы замечательно, ай! Мне, конечно, не наскучило самого себя веселить, но порой ведь хочется разнообразия.
– Только знай, это, скорее, рассуждение о структуре шутки, нежели набор слов, которые пощекочут абсурдом твои полушария, вызвав смех.
– Чудно, чудно. Ещё по пивку? – бегло поинтересовался Аркаша
– Только на этот раз…
– Харпа, ага? С ним трудно ошибиться в наливе.
– Отлично.
Бармен будто догадывался о том, что не вывозит сервис, и поспешил наливать пиво в заведомо охлаждённый бокал, сменил картонные подставки под пиво на кожаные, узорчатые и выставил на стойку две небольшие мисочки с орешками.
– Размышлял я как-то о том, какое обзывательство будет априори обиднее, чем то, коим тебя окатили. – Клим повернулся вполоборота к Кеше. – Можно придумывать изощрённые ругательные слова, но рано или поздно они закончатся, и кто-то останется без стула, как говорится. И решил я, что обидней всего будет назвать оппонента так же, как и он тебя, дополнив это местоимением «ты». Давай попробуем, обзови меня как-нибудь, ну же…
