– Они не рассердятся?
– С чего им сердиться?
– Я же посторонняя.
Джаспер берет ее за руку и ведет сквозь бархатные портьеры в просторный зал, обставленный в «срединноевропейском» стиле, как салон: кресла с высокими спинками у столиков под тусклыми люстрами. Со стен глядят портреты и фотографии польских героев войны. Над барной стойкой с дымчатыми зеркалами, уставленной сотнями сортов водки, красуется в раме польский флаг, весь пробитый пулями во время Варшавского восстания. Джаспер постепенно осознает, что за многими безликими дверями в Сохо находятся порталы в другие времена и пространства. В клубе «Зед» собираются и поляки, и любители джаза. Здесь стоит прекрасный рояль «Стейнвей» и ударная установка «Людвиг» из восьми компонентов – на них играют Эльф и Грифф, а Дин исторгает завывания из губной гармошки. Зрителей двое: Левон и Павел, владелец «Зед». Оба курят сигары-черуты. Дин замечает Мекку, и «Оставьте упованья» сходит с рельсов. Эльф с Гриффом смотрят на него и тоже прекращают играть.
– Простите, что опоздал, – говорит Джаспер. – Меня задержали.
– А то, – хмыкает Грифф, глядя на Мекку.
– Это она? – спрашивает Джаспера Дин.
– Да, это она, – отвечает Мекка. – А ты Дин, как я понимаю.
Грифф крутит в пальцах барабанную палочку и выстукивает: та-дам!
«Надо ее всем представить», – вспоминает Джаспер.
– Ребята, это Мекка. А это Левон, наш менеджер, и Павел – он разрешает нам здесь репетировать.
Все, кроме Павла, говорят «Привет». Павел как-то по-ленински наклоняет голову набок:
– Немка, если я не ошибаюсь.
– Не ошибаешься. Попробую догадаться, откуда ты родом… – Она окидывает взглядом зал. – Наверное, из Польши.
– Из Кракова. Может, ты слышала о таком городе.
– Мне известна география Польши.
Павел хмыкает:
– А историю вы предпочитаете забыть. Славные дни Lebensraum[18] и все такое.
– Большинство немцев не называют это славными днями.
– Правда? А те, кто лишили меня родного дома, называли. Как и те, кто убил моего отца.
Враждебное отношение Павла к Мекке замечает даже Джаспер.
– Мой отец был учителем истории в Праге, – начинает Мекка, осторожно подбирая слова. – А потом его забрали служить в вермахт и отправили в Нормандию. Если бы он отказался, его бы расстреляли. Перед тем как в Прагу пришли русские, мама увезла меня в Нюрнберг. Так что историю я тоже знаю. Lebensraum. Геноцид. Военные преступления. Я знаю. Но я родилась в сорок четвертом году. Я не отдавала приказов, не бомбила города. Я сожалею о гибели твоего отца. О страданиях Польши. О страданиях всей Европы. Но если ты винишь меня за то, кем я родилась – немкой, – то чем ты отличаешься от нацистов, которые утверждают, мол, все зло от евреев, или от гомосексуалистов, или от цыган? Это нацистские рассуждения. Продолжай так рассуждать, если тебе хочется, а я не собираюсь. Подобные рассуждения привели к войне. Я говорю так: «Ну и хрен с ней, с войной». Хрен с ними, со стариками, которые начинают войны и отправляют молодежь на смерть. Хрен с ней, со злобой, которую порождает война. Хрен с теми, кто разжигает эту злобу даже теперь, двадцать лет спустя. Всё, хренов больше нет.
Грифф выстукивает на барабанах раскатистую дробь и звонко ударяет по тарелкам.
– Если тебе так угодно, я уйду, – говорит Мекка Павлу.
«Не уходи», – думает Джаспер.
Павел глядит на Мекку. Все ждут.
– Мы, поляки, любим хороших ораторов. Ты произнесла отличную речь. Выпьешь со мной? За счет заведения.
Мекка смотрит на него:
– Спасибо. Я с удовольствием выпью самой лучшей польской водки.
– Да нет же! – выпаливает Эльф. – Соль, ля, ре – ми минор.
– Так я ж сыграл ми минор, – оправдывается Дин.
– Ничего подобного, – говорит Эльф. – Это было ми. Вот. – Она быстро записывает что-то в блокноте, выдирает страницу и тычет ее Дину. – Иди в ми минор вот здесь, в конце второй и четвертой строки, на словах «плот проплывает, поток забывает…», а потом на «тот, кто прощен, и тот, кто прощает…». Грифф, а ты, пожалуйста, как-нибудь повоздушнее… как пушинка.
– Повоздушнее? – недоумевает Грифф. – Как Пол Моушен, что ли?
На этот раз недоумевает Эльф:
– Кто-кто?
– Ударник Билла Эванса. Играет с оттяжкой, воздушно, будто шепчет.
– В общем, попробуй. Джаспер, а можно урезать соло на два такта?
– О’кей. – Джаспер замечает, что Левон что-то шепчет Мекке на ухо.
– Ну, вперед, с начала, – говорит Эльф. – И раз, и два, и…
– Стоп. Прошу прощения, ребята. – Левон встает. – Коротенькое производственное совещание.
Грифф сопровождает его слова раскатистым звоном тарелок. Эльф смотрит на Левона. Дин оставляет гитару болтаться на шее. Джаспер не понимает, при чем тут Мекка.
– Нам понадобятся фотографии. Для афиш, для прессы, может быть, даже для обложки альбома. По счастливой случайности к нам заглянул фотограф. Вопрос: согласны ли вы заказать Мекке снимки? Она готова отщелкать пару пленок прямо сейчас.
– Она же завтра уезжает в Штаты, – говорит Эльф.
– Верно, – отвечает Мекка. – Я сфотографирую вас, вечером проявлю-напечатаю и завезу лучшие снимки на Денмарк-стрит завтра утром, по дороге в аэропорт.
– А как же костюмы, прически и все такое? – спрашивает Грифф.
– Мекка сфотографирует вас как есть. In situ[19]. На репетиции. Ничего пошлого или слащавого. Как для обложек «Блю ноут».
– Про «Блю ноут» ты специально сказал, чтобы я согласился, – ворчит Грифф.
– Ты меня насквозь видишь, – улыбается Левон.
– Я – за, – говорит Эльф.
– Мекка, ты только не обижайся, – начинает Дин, – но, может, нам лучше заказать снимки у кого-нибудь из знаменитых фотографов? Типа Теренса Донована, Дэвида Бейли или Майка Энглси?
– На знаменитых фотографов придется знаменито потратиться.
– Ну а почему бы и не потратиться? Знаешь же, за что платишь.
– Больше двухсот фунтов за фотосессию?
– Да? Ну, я всегда говорил, что знаменитости просто дерут деньги почем зря, – заявляет Дин. – Короче, я – за Мекку. Грифф, ты как?
– А ты можешь меня так сфотографировать, чтобы я был похож на Макса Роуча?
– Если наложить грима побольше и отпечатать обратным негативом, то миссис Роуч не отличит тебя от родного сына, – отвечает Мекка.
– Фигассе, да ты острее бритвы и суше долбаной Сахары, – фыркает Грифф. – Принято единогласно.
По воскресеньям паб «Герцог Аргайл» открывается в шесть вечера. Сразу после шести все и Мекка усаживаются за столик в нише у окна. На матовом стекле протравлен щит, через который Джаспер видит прохожих и аптеку через дорогу. Паб обставлен с викторианской роскошью: медные ручки, стулья с обитыми тканью спинками и таблички «НЕ ПЛЕВАТЬ». Из белого бумажного пакета Грифф высыпает в чистую пепельницу горку подсоленных шкварок – их делают в мясной лавке поблизости, специально для паба. Все поднимают разномастные стаканы.
– За фотографии Мекки на обложке нашего первого альбома, – провозглашает Дин и махом выпивает половину пинты биттера «Лондон прайд». – А что такого? Я оптимист.
– За «Плот и поток», – говорит Грифф. – Из нее выйдет неплохой сингл.
– Или отличная сторона Б, – добавляет Дин, утирая пену с губы.
Эльф чокается с Меккой полупинтой шенди:
– За твою поездку в Штаты. Я тебе ужасно завидую. Пока ты там будешь мотаться по дорогам, как герои Керуака, вспоминай иногда обо мне. Представь, как я здесь с этими обормотами…
Дину с Гриффом смешно, поэтому Джаспер тоже улыбается.
– Вы тоже приедете в Америку, и очень скоро, – заявляет Мекка. – В вас чувствуется что-то такое особенное… притягательное. Fühlbar… Как это сказать? Когда можно потрогать?
– Осязаемое? – подсказывает Эльф.
В паб входит компания пижонов: патлы длиннее, чем у Джаспера, наряды из бутиков Карнаби-стрит. На них никто не обращает внимания. В Сохо фриками выглядят обычные люди.
