– Явлюсь по первому зову, – сказал Мерри, – и, если надо будет, готов ехать с тобою даже Стезей Мертвецов.

– Остерегайся зловещих слов! – покачал головой конунг. – Быть может, не одна дорога заслуживает этого имени. Но я тебя с собою в дорогу не звал. Доброй ночи!

– Нет уж, не останусь я здесь дожидаться их возвращения! – твердил себе Мерри. – Ни за что не останусь, ни за что! – И, повторяя это на разные лады, он наконец заснул в своей палатке.

Разбудил его дружинник, тряся за плечо.

– Проснись, проснись, господин хольбитла! – звал он, и Мерри вдруг очнулся от глубокого сна и сел на постели. «Темно-то еще как», – подумал он. И спросил:

– Что случилось?

– Конунг ждет тебя.

– Да ведь еще солнце не взошло, – удивился Мерри.

– Нет, господин хольбитла, не взошло и сегодня не взойдет. Такая наползла темь, будто солнце и вовсе погасло. Но встанет ли солнце, нет ли, а время идет своим ходом. Поторопись!

Наспех одевшись, Мерри выглянул из палатки. В потемках, в мутно-бурой мгле, все виделось черным и серым, нигде ни единой тени; царило мертвящее затишье. Сплошная хмарь затянула небеса, лишь далеко на западе чуть брезжило из-под низкого рваного края тучи, как бы сквозь крюковатые пальцы. Тяжко нависал слепой и темный небосвод, и меркли последние дальние отсветы.

Потом Мерри заметил, что кругом стоят серолицые люди, угрюмо или испуганно поглядывая вверх и вполголоса переговариваясь. Он сильно приуныл и пробрался к шатру конунга. Хиргон был уже там, рядом с ним стоял другой гонец, одетый так же и похожий на него, только пониже и плечистее. Когда Мерри вошел, он говорил конунгу:

– Из Мордора надвинулась она, государь. Вчера поползла, на закате. С Истфольдского всхолмья видел я, как она поднялась и потом нагоняла меня, застилая небо и угашая звезды. Весь край отсюда до Изгарных гор объят темнотой, и сумрак сгущается. Видно, война уже началась.

Настало молчанье, и наконец конунг вымолвил:

– Да, чему быть, того не миновать: значит, вот-вот она грянет, великая битва наших дней, и многое сгубит она безвозвратно. Что ж, теперь хоть нет нужды скрываться. Поскачем во весь опор напрямик по равнине. Смотр начинаем сейчас, опоздавших ждать не будем. Достанет ли припасов там у вас в Минас-Тирите? А то ведь быстро ехать можно лишь налегке, взяв самую малость воды и съестного.

– Припасов достанет с избытком, – отвечал Хиргон. – Берите как можно меньше и скачите как можно быстрее!

– Созывай герольдов, Эомер, – сказал Теоден. – Строиться к походу!

Эомер вышел; вскоре в Укрывище зазвучали трубы, и десятки других откликнулись снизу, но трубное пенье уже не казалось Мерри, как накануне, зычным и властным хором. Глухое и сиплое, зловещее завывание тонуло в душной мгле.

Конунг обратился к Мерри.

– Я еду на войну, сударь мой Мериадок, – сказал он. – Через час-другой отправляемся в путь. Ты свободен от моей службы, но приязни моей не теряешь. Оставайся здесь и, если угодно тебе, послужи царевне Эовин – она будет править вместо меня.

– Да как же так, государь, – запинаясь, произнес Мерри. – Я ведь принес клятву на мече! Нет, конунг Теоден, не свободен я от твоей службы. Да и друзья мои все поехали на битву, стыдно было бы мне здесь отсиживаться.

– Но мы поедем на больших, быстрых скакунах, – сказал Теоден. – Ты с таким не управишься, одной отваги для этого мало.

– Тогда привяжите меня к седлу или как-нибудь там к стремени, – упорствовал Мерри. – Бежать-то уж больно далеко, но раз нельзя ехать, давайте я побегу – только вот ноги, наверно, собью и опоздаю недели на две.

– Чем так, я тебя лучше бы довез на Белогриве, – усмехнулся Теоден. – Ладно, езжай со мною в Эдорас, поглядишь на Медусельд – сперва мы туда отправимся. Да пока что и Стибба не оплошает: настоящая скачка начнется потом, на равнине.

Тут поднялась Эовин.

– Пойдем, Мериадок! – сказала она. – Пойдем, примеришь доспех, что я тебе подобрала. – Они вышли вместе. – Всего одна просьба была ко мне у Арагорна, – продолжала Эовин, когда они шли между шатрами, – он попросил снарядить тебя на битву. Надеюсь, ты останешься доволен, и уверена, что доспех тебе непременно пригодится.

Она подвела Мерри к одной из палаток для стражи конунга, и оружничий вынес оттуда маленький шлем, круглый щит и прочее снаряжение.

– Кольчуги по твоему росту не нашлось, – сказала Эовин, – и выковать на тебя панцирь уже не успеем; зато вот тебе плотная кожаная куртка, ремень и кинжал. Меч у тебя есть.

Мерри поклонился, и царевна подала ему щит чуть поменьше того, какой в свое время получил Гимли, с белым конем на зеленом поле.

– Облачайся в доспех, – сказала она, – и да сослужит он тебе добрую службу! Прощай же, Мериадок! Но быть может, мы с тобой еще встретимся.

В густеющем сумраке строилось ристанийское ополчение у восточной дороги. Тревога сжимала сердца, и многих терзал страх. Но крепки духом были ристанийцы и преданы своему государю: даже в Укрывище, где приютили женщин, детей и стариков из Эдораса, почти не было слышно ни рыданий, ни ропота. Грозную судьбу встречали молча, лицом к лицу.

Пролетели два часа, и вот уж Теоден сидел на своем белом коне; шерсть Белогрива серебрилась в потемках. Высок и величав был всадник, хотя из-под шишака его ниспадали на плечи седые пряди; и понурые ратники бодрились, взирая на своего бесстрашного и непреклонного вождя.

На широких лугах возле шумной реки стояли строй за строем без малого пятьдесят пять сотен конников в полном вооружении; и еще несколько сот воинов при запасных конях с легкой поклажей. Одиноко запела труба. Конунг поднял руку, и двинулась молчаливая рать Мустангрима. Впереди ехали двенадцать телохранителей конунга, прославленные витязи; за ними сам Теоден и Эомер одесную. Они распростились с Эовин наверху, в Укрывище, и горька была память прощания, но думы их устремлялись вперед. Затем ехали посланцы Гондора и Мерри на своем пони, а следом – еще двенадцать телохранителей. Ехали мимо длинного строя конников; суровы и недвижны были их лица. Уж почти миновали строй, как вдруг один из конников повернул голову и пристально поглядел на хоббита. «Совсем еще юноша, – подумал Мерри, встретив его взгляд, – невысокий, худощавый». Он уловил отсвет ясных серых глаз и вздрогнул, внезапно поняв, что в лице этом нет надежды, что его затеняет смерть.

Серая дорога вела вдоль берега Снеговой, бурлящей в каменьях; мимо селений Ундерхерга и Обернана, где скорбные женские лица выглядывали из темных дверей; войско не провожали в путь ни рога, ни арфы, ни поющие голоса. Так начался великий поход на восток, о котором слагали песни многие поколения ристанийцев.