— Ужасная причина, правда? Я присоединился по множеству плохих причин. Я не хотел снова рисковать влюбиться. Я чувствовал себя оскверненным тем, что я сделал с Рэйчел. Я чувствовал, что, возможно, мне следует уехать надолго. И на то были веские причины. Я хотел получить прощение. Я хотел покоя. Я хотел стать другим человеком. Но это так не работает. Ты по-прежнему остаешься собой, куда бы ты ни пошел.

Эллисон коснулась его лица, щетины на подбородке, бледной, как снег на песке.

— Сегодня я вспомнила еще кое-что, — сказала она.

— Что? — спросил Роланд и она поняла, что он старается говорить обычным голосом, но у него это плохо получалось. Он казался напуганным, а для Роланда это было ненормально.

— В первый раз, когда мы с тобой занимались любовью наверху, в моей комнате, которая раньше была твоей комнатой, я вспомнила, как пыталась провести пальцами по твоим волосам. Ты убрал мою руку прежде, чем я смогла. Я думала, что это сексуально… — Эллисон провела рукой по его волосам и вытащила маленькую черную резинку из короткого хвостика, в который он всегда их убирал. Роланд опустил голову. Она бросила резинку на пол и стала гладить его по волосам. Пальцами она почувствовала рубец под его волосами. Шрам был на том же месте, что и у Антонио.

— Как долго ты собирался держать это в секрете от меня? — спросила она. — Я имею в виду операцию.

— Какую операцию? — Он почти улыбнулся, почти.

— И ту, и другую.

— Сначала это не было секретом. Просто личное. А потом я начал влюбляться в тебя. И тогда это стало секретом, потому что знал, что тебе нужно было знать, — сказал он. — Я боялся потерять тебя, если ты захочешь иметь собственных детей.

— Вот почему ты не сказал мне, — сказала она.

Роланд снова опустил голову и вздохнул.

— Иногда я начинаю кое-что вспоминать, — сказал он. — Отвратительные вещи. Как обижал Рэйчел. Как творил с ней ужасное. — Он с трудом сглотнул, и она увидела, как его кадык подпрыгнул в горле. — Я пытался поговорить о них с папой, но он велел мне забыть обо всем. Он сказал, что я иногда причинял ей боль, но это не моя вина — я находился в таком состоянии. Но я думаю, что сделал больше, чем просто причинил ей боль. Иногда мне кажется, что я… иногда мне кажется, что я убил ее. И я не думаю, что это был несчастный случай, как сказал папа.

Он посмотрел на нее умоляющим взглядом, и она увидела в нем того Роланда, каким он был много лет назад. Маленький мальчик. Он выглядел напуганным, юным, невинным и милым, точно так же, как она, должно быть, выглядела в первый раз в доме, когда он изменил ее жизнь к лучшему, попросив ее помочь ему перевернуть страницы книги, которую они читали.

— Ты был ребенком, — сказала она. — Что бы ни случилось, ты был всего лишь ребенком.

Эллисон накрыла его руку своей, и он схватил ее так крепко, что стало больно. Она села, притянула его голову к своему животу и положила себе на колени. Она снова и снова проводила пальцами по его волосам, не обращая внимания на шрам, потому что шрам был ничем, это было давно, это часть его, но не он сам.

— Все в порядке, — прошептала она, поглаживая его волосы, плечи и лицо. Ее нога стала влажной от его слез. — Я в порядке. У папы в организме яд безумия, и он его выплеснул. Вот и все. Я в порядке, и ты в порядке, и мы в порядке.

— Я не в порядке, — сказал Роланд, судорожно вздохнув.

— Почему нет? — спросила она, улыбаясь.

Он посмотрел на нее, его лицо было открытым, честным и искаженным от боли.

— Потому что мой отец умирает.

Эллисон обхватила ладонями его лицо.

— Мой тоже, — сказала она. Потом они обнялись, и долго плакали вместе. Они остановились, когда Дикон подошел к двери и постучал, чтобы привлечь их внимание. Они вытерли лица и посмотрели на него.

— Ты в порядке, сестренка? — спросил Дикон. Он выглядел бледным, изможденным и обеспокоенным.

— Со мной все в порядке. Просто произошел трудный момент, — сказала Эллисон. Сейчас было не время говорить им правду.

— Я рад, что с тобой все в порядке, — сказал Дикон. Он посмотрел на Роланда. — Пора.

— Он в сознании? — спросила Эллисон.

Дикон кивнул.

— Пока что. Ему дали обезболивающее, чтобы он успокоился. Медики сказали поторопиться. Он… он умирает.

Она посмотрела на Роланда, а Роланд посмотрел на нее. Он встал и протянул ей руку. Она взяла его руку и позволила ему помочь ей подняться. Эллисон нашла в чемодане легкий шарф и прикрыла им синяки на шее. Когда она была готова, они вышли из комнаты и поднялись наверх. У спальни доктора Капелло их остановил Дикон.

— Скорая будет ждать внизу, — сказал Дикон. — Теперь уже недолго.

Роланд и Дикон вошли внутрь. Эллисон осталась стоять в дверях, наблюдая.

Доктор Капелло лежал на своей кровати, укрытый одеялом, руки лежали поверх покрывала. Его лицо было красным от перцового баллончика, но он, казалось, не испытывал боли. Тора сидела рядом с ним на кровати, сжимая его руку в своей. Руки, которые чуть не убили ее всего час назад, теперь лежали на покрывале, обмякшие и дрожащие. Она видела, что нападение на нее лишило его жизни. Она пережила это. Он не смог.

Эллисон шагнула в комнату. Она чувствовала близость Смерти, парящей возле кровати. Эллисон чувствовала, как она дышит ей в затылок. Ее дыхание пахло скисшим молоком, и ей пришлось приоткрыть окно, чтобы впустить очищающий аромат океана. Морской воздух влетел в комнату и достиг кровати. Медленно доктор Капелло приоткрыл глаза. Должно быть, он почувствовал движение, почувствовал дуновение ветра на своем лице. Эллисон ждала, он встретился с ней взглядом и улыбнулся.

— А вот и моя куколка… — Он вздохнул. Его голос был тонким, как библейская страница.

— Я здесь, папа, — сказала Эллисон.

Было нелегко изобразить на лице улыбку и назвать его «папой», но она это сделала. Она сделала это ради Роланда, она сделала это ради Дикона, и она сделала это ради Торы. Но больше всего она сделала это ради семилетней девочки, которой она когда-то была, ради девочки, которая любила этого человека всем своим маленьким сердцем, и ради маленькой частички своего сердца, которая все еще любила его.

— Мне очень жаль, — сказал он. — Я не…

— Ничего не говори, — сказала ему Эллисон. Она скрестила руки на груди и посмотрела на него, лежащего в постели. Сейчас он казался слишком маленьким, таким ужасно маленьким, хрупким и безобидным. — Ты болен, и у тебя был приступ. Вот и все.

Его голова дернулась, как будто он пытался кивнуть.

— Хорошая девочка, — сказал он.

Он сделал долгий судорожный вдох, какой бывает после хорошего долгого крика. Было мучительно наблюдать, как он так дышит, на мгновение замирая в агонии, а потом снова расслабляясь и замирая так тихо, что Эллисон испугалась, что они уже потеряли его. И все же ему каким-то образом удалось найти в себе силы заговорить снова.

— Обещайте мне, дети, — сказал он, и каждое слово стоило ему дыхания. Чем больше он будет говорить, тем быстрее умрет, но, тем не менее, ему все равно нужно было говорить. — Пообещайте мне, что вы всегда будете любить друг друга. Пообещайте мне, что вы всегда будете заботиться друг о друге.

— Обещаю, папа, — сказал Дикон. — Конечно, мы будем заботиться друг о друге. Ты научил нас, как это делать.

— Да, папа, — сказала Тора. — Я обещаю.

— Роланд? Эллисон?

— Обещаю, папа, — тихо сказал Роланд.

И Эллисон тоже дала обещание.

— Обещаю, — сказала она, хотя и не была уверена, что сможет сдержать его.

Доктор Капелло слегка кивнул и снова закрыл глаза. Они все смотрели на его лицо, ожидая того момента, когда оно станет совершенно неподвижным и расслабленным, когда искра жизни наконец погаснет.

— Так тихо, — сказал он, и все удивленно посмотрели на него. Они уже решили, что это были его последние слова. — Кто-то умер?

Он попытался рассмеяться собственной шутке, но смех быстро перешел в приступ кашля. Тора постаралась успокоить доктора Капелло, погладив его по груди.