— Я уважаю это, — сказала Эллисон. — Но ведь они уже не дети.

Он махнул рукой.

— Да ну. Вы все родились вчера.

Эллисон откинулась на спинку кресла и ничего не сказала, только ждала.

Доктор Капеллло взял свою чашку с лекарством и затем поставил ее обратно, ничего не выпив.

— Его биологический отец, — сказал доктор Капелло. — Он в тюрьме. Два обвинения в нападении при отягчающих обстоятельствах, одно убийство. Он умрет в тюрьме, если нам повезет. Будем надеяться, что нам повезет.

— Это ужасно, — сказала Эллисон. — Биологический отец Дикона кого-то убил?

— Классический психопат, — сказал доктор Капелло. — Я прочитал его досье. Лжец, манипулятор, бойкий, поверхностный, безжалостный, я мог бы продолжать и продолжать. Но не слушай Дикона. Их не так уж много вокруг. Истинные психопаты составляют около двух процентов населения. В тюрьме это больше похоже на… пятьдесят процентов. В политике, может быть, девяносто процентов.

Эллисон улыбнулась.

— Что ж, Слава Богу, Дикон оказался таким хорошим, несмотря на своего отца, — сказала она.

— Не благодаря Богу, — сказал доктор Капелло, затем указал на себя. — Мне.

Она улыбнулась.

— Ну, тогда слава тебе. Но это объясняет, почему Дикон немного… параноик, я полагаю?

— До встречи со мной у него было жестокое детство. Это меняет ребенка, — сказал доктор Капелло. — Надеюсь, я ответил на твой вопрос? — Его тон подразумевал, что он предпочел бы, чтобы она оставила эту тему.

— Да, надеюсь. Жаль, что ответ именно такой.

— Нам всем жаль, куколка.

Ее желудок скрутило от этого откровения. Бедный Дикон, выросший с убийцей в роли отца. Да, такие вещи определенно изменили бы любого. Из-за того, что ее мать умерла после вождения в нетрезвом виде, Эллисон так осторожно относилась к алкоголю, что за все свои двадцать пять лет ни разу не напилась. Даже МакКуин не мог уговорить ее выпить больше одной рюмки, даже если ей не надо было никуда ехать.

— А теперь, — сказал он. — Я пойду спать, пока мой старший не поднялся сюда, чтобы доставить мне неприятности.

— Я не уйду, пока ты не примешь лекарства, — сказала она.

— Трудно принимать их, когда тебя тошнит.

— Но если ты их не примешь, будет только хуже, не так ли?

— Я здесь врач, малыш. Не ты. — Доктор Капелло опустился на кровать. Сегодня он казался еще более хрупким. Его глаза казались опухшими, а кожа — еще более желтой. — Знаешь, в чем ужасная ирония? Мои бабушка и дедушка умерли в этом доме от отравления свинцом. Я сделал все, что мог, когда занял это место, чтобы сделать его безопасным и пригодным для жизни. И вот я здесь, два поколения спустя, отравляю себя до смерти.

— Отравляешь себя? — Эллисон помогла доктору Капелло откинуться на подушки. Она накрыла его одеялом до самой груди. — Почки очищают твое тело от яда. Когда почки больше не могут выполнять свою работу, яд остается в системе.

Он похлопал по кровати рядом с собой, и Эллисон присела рядом с ним.

— Больно? — спросила она.

— Это неудобно, но и не совсем больно. Что причиняет боль, так это несправедливость. Отдать свою жизнь на служение человечеству, а потом… это.

— Нет, это совсем несправедливо, — сказала она, протягивая руку. Он взял ее за руку и сжал ее. Ей полегчало, когда она почувствовала силу в его руках. В нем еще была жизнь. — Знаешь, что еще несправедливо? — сказала Эллисон. — Тебе все равно нужно принимать лекарства.

— Ах, черт возьми.

— Я знаю одного человека, который пытается сменить тему, когда я его вижу.

— Как насчет прочтения мне еще одного стихотворения? — спросил он. — Хорошего длинного. Может быть, поэму? Иллиаду?

— Тот ненавистен мне, как врата ненавистного ада,

Кто на душе сокрывает одно, говорит же другое.

— Прометей Прикованный, — сказал он.

— Ведь я, злосчастный, страдаю за благодеянья смертным.

— Моя мама обожала бы тебя. А как насчет Одиссеи?

— Может, ты продекламируешь мне стихотворение? — Она встала, скрестив руки на груди в ожидании.

Он тихо рассмеялся, грозя ей пальцем.

— О, это твои умения, не мои. Но я знаю одно. Если я его прочту, мне все еще нужно будет принимать таблетки?

— Абсолютно точно, да.

— А что, если… — сказал он. — Я читаю свои стихи, а ты не пускаешь этого ворчливого монаха в мою комнату, чтобы я хоть на одну ночь мог притвориться, что я взрослый мужчина.

— Хорошо, — сказала она. — По рукам. Декламируй.

Он слегка улыбнулся и постучал по виску, словно пытаясь вспомнить стихотворение. И начал декламировать.

Так многое зависит

от

красной

тачки,

покрытой дождевой

водой,

стоящей возле белых

цыплят.

Эллисон зааплодировала.

— Уильям Карлос Уильямс. Классика. Очень короткая классика.

— Знаешь, что это означает?

— Ода тачке?

Сделка есть сделка. Она наблюдала, как доктор Капелло принимает таблетки одну за другой.

— Доктор Уильямс был педиатром, — сказал он. — Он написал это, сидя у постели умирающего ребенка. — Доктор Капелло моргнул, и в тот же миг на его глазах выступили слезы. И ее.

— Не знала, — сказала она. — Интересно, почему он об этом думал?

— Я бы сказал, что он смотрел в окно и пытался думать о чем-то другом, кроме маленького ребенка, которого он не мог спасти. Все врачи хранят в своих сердцах кладбище для таких пациентов. Вот почему мне так нравится мой вид из окна. — Он протянул руку и постучал по стеклу своего окна, которое выходило на океан. — Это меня утешает.

— Вид на Тихоокеанское кладбище утешает тебя? — спросила она.

— Конечно, — сказал он, глядя в окно на темную колышущуюся вдали воду. — По сравнению с тем кладбищем, что там, мое совсем крошечное. Врач, у которого на кладбище есть дети, принимает любое утешение, какое только может получить.

Глава 18

Эллисон оставила доктора Капелло в постели и вышла в коридор. Ее сегодняшний разговор с ним был странным и откровенным. Она бы никогда не подумала, что кто-то столь милый и смешной, к тому же уравновешенный, как Дикон, имел прошлое, связанное с насилием. Что ж, это объясняло перцовый баллончик. Что же объясняло Оливера? Ее не очень убедила теория Роланда о том, что доктора Капелло подводила память. Она предложила ему прочитать стихотворение по памяти, и он сделал это без особого труда. И все же чтение одного маленького стихотворения вряд ли что-то доказывало, верно? Скорее всего, Роланд помнил хронологию событий иначе, чем доктор Капелло. Разве это имеет значение? Эллисон чувствовала себя в безопасности, оставаясь в "Драконе", а доктор Капелло посвятил свою жизнь тому, чтобы помогать детям, а не причинять им боль. И Дикон дал ей перцовый баллончик, чтобы защитить себя. В тот самый день Тора спасла Эллисон от тяжелой травмы. И Роланд попросил ее вернуться, что вряд ли сделал бы человек, которому есть что скрывать.

И все же она сомневалась.

Она уже собиралась спуститься вниз, когда заметила, что дверь на чердак приоткрыта и кто-то приклеил к раме записку с надписью: «Семейное собрание в 10:00 вечера. Чердак! Это и тебя касается, Эл!

Семейное собрание? Почему на чердаке?

Эллисон осторожно сняла записку с двери, закрыла за собой чердачную дверь и направилась вверх по лестнице. Когда она добралась до чердака, то обнаружила, что все уже собрались, включая кота Брайена, который дремал на плече Дикона, как пушистый ребенок. Эллисон поняла, что это будет неформальная встреча. Все были в пижамах — Тора была в короткой белой ночной рубашке, завернувшись в роскошный кардиган цвета слоновой кости, а Дикон и Роланд были в клетчатых брюках и футболках. Они расчехлили стулья и старую металлическую походную раскладушку. Казалось, все было на своих местах, кроме нее.

— Что ж? — сказала Эллисон Дикону. — Я здесь. В чем дело?