Плезантвиль. Штат Нью-Йорк

– Алло? Алло? – он среагировал на незнакомую трель, оборвавшую летаргию забытья.

«..??? Черт, как его включать…»

– Элина…, Элина, проснись, wake up![1] Твой телефон звонит, не переставая, я не знаю, как его включать. Там полно сообщений. Ты своим-то, в Израиль, позвонила после посадки?

– Да, я послала эсэмэску дочке.

– И всё? Они знают вообще, куда и к кому ты поехала?

– Нет, я не хотела вдаваться в объяснения.

– Ну, ты даешь! Я думал, что ты умнее. Как же так можно? Бери, звони им сейчас.

– У тебя вообще обо мне было и есть завышенное мнение. В этом проблема. Ой… они знают, что первое, что оказывается у меня в руках утром – это смартфон; дай сюда. Она набросила на себя включённый им в Аколь калюль халат и, выходя в коридор, начала стучать указательным пальцем по экранчику. Её голос был немного другим, чем тогда в Литве. Что-то отсутствовало в нём, и вместе с этим какая-то новая интонация, новые нотки делали его приятным на какой-то добавочный манер. Разговор вёлся на русском, с жирными вставками на иврите.

Возрождённый язык их далёких предков, из которого он понимал лишь два десятка слов, звучал величавым гимном в её устах, хотя это был обычный бытовой трёп. Его мозг выделял лишь отдельные фрагменты разговора…

«“Сими лев” – даёт кому-то указание? “Сим Лев” – “обрати внимание”, или дословно – “положи сердце”; почувствуй сердцем».

На мгновение он вдруг поймал себя на слабо очерченной мысли, как было бы, если бы она позволила тогда оставить его сердце там, где он выложил его тридцать лет тому назад?

…«Мы бы уехали вместе в Израиль? Я тоже мог бы говорить на этом языке?…Мало ли чего ещё могло бы быть, если бы.»

Его тянуло назад в сон, мутность изнурённого прошлой ночью сознания не подпускала его к лакомству ностальгических иллюзий. Доносящийся из коридора сленг русской израильтянки входил в его уши Божественной литургией, смешивался в голове с запахами духов на соседней подушке.

Ангелы наслаждения прикрыли своими крыльями его веки и уволокли назад, откуда пять минут до того он был вытянут звонком её телефона.

Закончив разговор, она направилась к нему в спальню:

– Оронов, ты… – посмотрев на кровать, она остановилась у входа и запнулась на полуслове. Пытаясь сделать каждый свой шаг неслышным, она прокралась в ванную, взяла там оставленную косметичку и также неслышно, удалилась в коридор.

Отрывать человека от просмотра предмета, показанного во сне, когда у спящего такое счастливое выражение лица, было бы верхом кощунства. Спать ей не хотелось. Может, ещё не ощутила разницы во времени? В Израиле день давно уже перевалил за полдень…

– Проснулся?

– Вроде… кормить?

– Да. Чем меня будут тут кормить? Ммм?

– Ну, я стряпал вчера, чтобы время до аэропорта как-то шло скорее, но в основном всё готовое – кулинария из русского магазина. Спускайся вниз.

– А в постель? Аколь калюль разве не предусматривает в постель?

– Это в пятизвёздочном.

– А у тебя какой?

– Не знаю пока. Книга жалоб и предложений в гостиной на чайном столике. Спускайся на кухню вниз. Я быстро в душ и присоединюсь…

Наперекор урчанью в животе, она решила не хозяйничать и подождать его. Взгляд неожиданно упёрся в фото на чайном столике в чёрной морёной рамке и чёрной полоской в уголке.

Она сделала к ней несколько робких, нерешительных шагов. Руки инстинктивно сами поднялись к обильно покрытому тональником лбу. Пройдясь по щекам, пальцы провели линию между десять дней назад поправленных тонкой иголкой губ. Пытаясь пробить глазами линзы двух пар очков, она не заметила, когда он положил ей на плечи свои ладони:

– …Элина… пойдём… Пойдём на кухню…

– Ну? Полегчало? Ещё кофе?

– Оййй, фууу… хватит! Нормально. Пять звёздочек! И… вааще… Хммм…

…«Взгляд из-под очков такой же, как он был вчера… и, такой же, как он был тридцать лет назад. Или… я…»

– …Элина, да не смотри ты так.

– Как?

…«Почему мне так нелегко с ней?»

– Ну…, это было не совсем, как я себе всю жизнь представлял.

Ххх…, ну с… вааще… Как-то форсированно что ли, у меня получилось. Не знаю, как и сказать… Что-то среднее между изнасилованием и медицинской процедурой. Не смотри так и. без обид. Хорошо?

– …Ааааа…

– Ну…, во всяком случае, ты видишь, что ты в безопасности здесь. Ковбой, хоть и изрядно поседел за тридцать лет, но он не сошёл с ума. Тебя тут не придушат, и ты не станешь секс-рабыней. Но самое главное, я хочу, чтобы ты чувствовала душевную безопасность, тебе должно быть комфортно морально; это твой отпуск, твой Аколь калюль и моя скатерть-самобранка. Возьми всё, что в него включено и, всё что на ней… ну, вернее, только то, что хочешь взять из того, что там есть. И без обид, если чего-то там нет. Хорошо?

– Хмм… – загадочно улыбнувшись, она прикрыла глаза за линзами очков.

«…И опять как тогда…»

– Хочешь леденцы? – опять теряясь в своей неумелости, он нелепо протянул ей монпансье в красной жестянке.

– Ой… слиплось, – с трудом отщипнув кусочек от склеенного кругляшка, она закрыла коробочку, – На, возьми, я не люблю это.

– Да, их давно никто не открывал, – он вдруг вспомнил, как давно врачи запретили сахар и всё остальное его жене. – Ладно, заканчиваем кулинарную разминку. Готова смотреть Америку?

– Па-чти. Слушай, а что там? – она указала на дверь, ведущую на веранду.

– Балкон. Дек по-нашему.

– Можно мне туда?

– Конечно. Я пока посуду поставлю в мойку.

Заканчивая возню в кухонной раковине, он почувствовал запах дыма сигарет со двора. Взяв пустую кофейную чашку, он вышел к ней:

– На, возьми; вместо пепельницы.

– А ты? – она чувствовала себя немного не в своей тарелке.

– Ты нет?

Вспоминая о чём-то своём, он опять посмотрел ей в глаза:

– …Нет… Я нет…