Какие еще важные моменты характеризуют даосское учение? Очень важно, что появление и проявление («манифестация», тогда «Дао Дэ цзин» – Манифест) даоского учения было реакцией на появление учения Конфуция. Не «акция», а именно «ре-акция». Обратное, как бы вынужденное действие. Это очень характерно для даосизма – отдать ведущую роль, чтобы очень удачно вторить. Автор бы пошел еще дальше. Он бы осмелился сказать, что даосизм нуждался в конфуцианстве. Примерно так же, как виноградная лоза нуждается в какой-то опоре. Принято считать конфуцианство этико-социальным учением. Известны также высказывания Конфуция, когда его спрашивали о чем-то потустороннем (духах, жизни после смерти), в которых Учитель принципиально отказывался говорить на эти темы. «О живых-то не знаю!..» – отмахивался он. И позже даосизм с успехом занял эту «нишу», в которой позже его потеснил только буддизм. Так что, образно говоря, даосизм стал теми черными клавишами среди белых клавиш пианино, и музыка Поднебесной от этого только выиграла.
Внутреннее в человеке – вот что интересовало даосов. «Хуан-ди нэй цзин» – «Трактат Желтого Предка о внутреннем» определил теоретическую основу китайского нэй гун – «внутреннего делания». Другой важный трактат, приписываемый Хуан-ди, – «Вопросы к Чистой Деве» – трактат о гармонии в супружеских отношениях, или, как говорили в Китае, об «искусстве внутренних покоев»: это также были важные вопросы, которых не касалось конфуцианство. «Низкое – основа высокого», – говорят даосы. Без гармонии в супружеских отношениях государственный муж высоко не поднимется. Тылы должны быть прикрыты, основа (а гармоничная супружеская жизнь ею и является) должна быть прочна. Так что внимание даосов к этим базисным вещам понятно.
Еда, питание – вот еще одна тема, которую даосы не обошли своим вниманием. И хотя вклад даосов в кулинарное искусство Китая огромен, но для них кулинария – отголосок более глобального питания – «питания жизни» (ян шэн). «Питать» и «воспитывать» – слова одного корня. Не только в Китае, но и в Европе подмастерье селился в доме мастера, «ставился на довольствие» и вместе с пищей получал положенную порцию тумаков и затрещин, что, впрочем, также было частью вос-питания. Познание рассматривалось даосами как акт питания. Заметьте, не как «добыча» знаний, а именно как «поедание» – акт хотя и связанный с работой мышц (в данном случае жевательных), однако исполненный внутреннего блаженства. «Много не дам, а то не съешь!» – говорили наставники, имея в виду, что знание должно перевариться и усвоиться – только тогда оно пойдет на пользу.
Так уж повелось в Китае, что каждая школа, а тем более то, что называют «Учение» (цзяо), должна иметь Канон (цзин).
Каноном конфуцианства сначала было Пятикнижие – «Книга Перемен», «Книга Песен», «Книга Преданий», «Книга Ритуалов» и «Весны и Осени» – высказывания самого Конфуция. Позже оно превратилось в Десятикнижие.
Даосское учение в качестве опорных столбов имело, видимо, три трактата: «И цзин» – «Книга Перемен», «Хуан-ди нэй цзин» – «Трактат Желтого Предка о внутреннем» и, конечно же, «Дао Дэ цзин» – «Трактат о Дао и Дэ» (идеи «Дао Дэ цзин» развили в дальнейшем «Ле-цзы» и «Чжуан-цзы»). Как видим, науку перемен ценили также и даосы. Особенно, с начала I тысячелетия нашей эры, сянь-даосы. Однако главным из этих трех трактатов является, конечно же, «Дао Дэ цзин». Именно в нем изложено то, что можно назвать «даосским подходом» – несколько необычным на первый взгляд образом действий, исходящим из глубинного понимания сути вещей.
Все три наиболее распространенные в Китае учения больше всего занимал Человек. Однако объектом исследования в конфуцианстве был Homo Socialis – человек социума, в даосизме – Homo Naturalis – человек естественный, в буддизме – Homo Sapiens – человек разумный!
«Благородный муж» – цзюнь цзы (дословно «сын правителя») – идеал конфуцианства, является антиподом «низкого человека» – ся жэнь, хотя бы в том, что первый во главу угла ставит нравственный закон, а последний – выгоду. Благородный муж все время занят, в основном учебой и нравственным совершенствованием. Низкий же человек сначала трудится, а потом «гуляет». Чему же учится благородный муж? Он учится постигать «волю Неба» и претворять ее в жизнь, выполняя тем самым высокое призвание человека. Китайская традиция главным атрибутом человека считала его вертикальность (интересно, например, что тибетцы называют животных «те, кто ходит, согнувшись»). Человек ногами упирается в землю, а макушкой устремлен в небо. Это символический, качественный человек. Если Небо понимать в метафизическом смысле, как вечно изменяющееся, запредельное нашему пониманию, нематериальное, а Землю как осязаемое, видимое, измеримое, материальное, то предназначение человека – быть проводником – претворять волю Неба на Земле. Вот что является «человечностью»-жэнь в конфуцианском понимании. Здесь намеренно не употребляется слово «гуманность», так как оно имеет несколько другой оттенок.
А для того чтобы претворять волю Неба, нужно знать его веления. Этому и служила «Книга Превращений-Перемен». Можно так сказать, что «Книга Перемен» в конфуцианском Пятикнижии соотносилась с Небом; «Книга Преданий» и «Книга Песен» – с Землей; а «Вёсны и осени» и «Книга Ритуалов» – с Человеком. Именно в ритуале проявляется высшее предназначение человека с точки зрения традиции – быть проводником между Небом и Землей.
Даосская традиция дополняет и уточняет конфуцианское понимание человека, возможно, потому, что, как мы уже говорили, ее объектом является Человек Естественный. Человек Естественный живет, следуя естественным временным циклам – суточному, сезонному, годичному. Поэтому, изменяясь вместе со всеми живущими на Земле, он следует Земле. «Человек следует Земле, Земля следует Небу, Небо следует Дао, Дао следует самому себе (т. е. естественности)» – вот такую иерархию отношений дает «Дао Дэ цзин». Как видим, Небо в этой иерархии занимает не высшее положение. Над ним как бы стоит незримое Дао – то, что назвать нельзя, но условно назвали Дао – Путь.
Еще одна показательная вещь – «человеку-Дао», даосу, в отличие от конфуцианского «благородного мужа» нет антипода! Сердце даосского мудреца все в себя вмещает, ничто ему не чуждо. Однако мудрец «знает меру». Его сердце как бы содержит семена всех вещей, поэтому он изменяется вслед за вещами и не терпит от них ущерба.
На этом можно было бы закончить вводную часть этой главы и окунуться с головой в объяснение базовых понятий «Книги Перемен» и их связи с тайцзицюань, но автор не в силах удержаться от того, чтобы не сделать краткий экскурс в историю Китая, который ему представляется очень важным для более тонкого понимания взаимосвязи аспектов «Пяти шагов» и «Восьми способов для рук». Этот экскурс также поможет нам кое-что прояснить в последней части настоящей книги.
Первой китайской династией считается династия Ся, так как именно от нее пошло родовое наследование власти. Однако материальных свидетельств ее существования, по крайней мере на территории Китая, не осталось.
Зато следующая династия – Шан (1989–1121 гг. до н. э.) – оставила их достаточно. И, возможно, самые знаменитые из них – это то, что китайцы называют дин – «треножник». Бывают они и о четырех «ногах», но важно то, что несмотря на их разнообразные формы, все они пронизаны стилистическим единством, которое в свою очередь напоминает узоры и графики индейцев Америки. Что мы знаем об этой династии? В то время люди по большей части занимались охотой и рыбалкой, а также собирательством. Впрочем, как все народы, живущие в лесной или лесостепной полосе. (Надо сказать, территории нынешних провинций Шанси и Шандун (кит. «Шанский Запад», «Шанский Восток») были тогда богаты лесами.) Шанцы, подобно египтянам и майя, имели свой солнечный календарь, доставшийся им от предков, в особые дни проводили ритуалы с закланием жертвенных животных. Год у них начинался примерно 4 февраля, когда заканчивалась «солнечная зима». При решении важных дел прибегали к гаданию, каковое осуществлялось на бараньих лопатках и черепашьих панцирях. Кстати, благодаря этим «гадательным панцирям» мы имеем самые древние начертания китайских иероглифов.
