– Это – моя шпионка. Если сразу не выбросите, будет напоминать обо мне. А мне напомнит о вас шея, снова заболит, вас снова вызовут! И вдруг у меня появится шанс.

Валя зарделась, решила, что на следующем сеансе подыщет нормальные слова про то, что ей тоже не хватает человека, который иногда будет обдавать её таким теплом. И про то, что массаж – это единственный язык, на котором она может предложить людям свою любовь, ведь её любовь, конвертированная в другие языки, никому не нужна.

Но Игоревна не была дурой, чтобы ещё раз подпустить к начальнику такую красавицу и разделить с этой красавицей влияние на жизнь министерства. На вопросы Виктора Мироновича она с сожалением отвечала, что массажистку с золотыми руками сманил за океан американец, и всё министерство об этом сокрушается.

– Какая жалость, рыбонька! – воскликнула Соня. – Один коитус в задней комнате, и ты смогла бы забрать маму в Москву!

– Соня, при чём тут квартира? – возмущалась Валя. – Я же не потому, что министр, а просто на душу легло! Ты бы видела, какие у него глаза!

– У Геры тоже были и глаза, и брови! В результате я – фиалка на чертановском ветру!

Образ недосягаемого Виктора Мироновича в золотом ободке скрасил ненавидимое Валей министерство, населённое картонными людьми. Однажды она попыталась подойти к двери, перед которой сидел охранник и открывался тот самый лифт для министра и его замов. На этом лифте они спускались, чтоб выйти в закрытый двор, сесть в машины и никогда не пересекаться с подчинёнными.

Но охранник затормозил её, усмехнувшись:

– Не суетись под клиентом, Игоревна ему другую массажистку вызывает.

Валя понимала, что это проделки Игоревны, а структура министерства не оставляет ни щёлочки для общения рядового сотрудника с министром. Да и кто, собственно, она, чтобы претендовать на внимание Виктора Мироныча? Небось каждой молодухе дарит по кукле.

Зарплата и премия были в министерстве больше, чем в поликлинике, сотрудники давали чаевые, платили за массаж после окончания рабочего дня, и коробка с деньгами набухала так, что Валя с Юлией Измайловной, на случай ограбления квартиры, закопали её на антресоли в стопку «Нового мира».

Перед сном Валя фантазировала на тему вожделенной однокомнатной квартиры, вешала в ней занавесочки и расставляла мебель, а по утрам кивала кукле в русском народном костюме:

– Ну что, шпионка? Забыл нас министр?

Как-то зимой, закончив работу, Валя шла в темноте по бульвару и заметила у газетного стенда дрожащего легко одетого юношу, читающего при свете фонаря статью с крупным заголовком «Создай в себе красоту!». Она остановилась и заплакала, потому что отчётливо увидела, что её жизнь – беспросветный серый тоннель.

Весной зашедшая на массаж Лютина объявила в дверях:

– Вы будете смеяться, но Генеральный секретарь ЦК КПСС Черненко тоже умер… В народе это назвали гонками на катафалках!

И Валя удивилась, что Лютина шутит, как Соня и Юлия Измайловна. Понятно, когда миллионы таких, как Соня и Юлия Измайловна, ненавидят советскую власть, но чтоб начальница Первого отдела потешалась над смертью генсека? У Вали, можно сказать, был культурный шок.

– Почему в отпуск не ходишь? – как-то спросила Лютина во время массажа.

– Деньги коплю на квартиру! В отпуск куда? Бабушка умерла, дом в деревне заколоченный.

– Сироту из себя не строй, муж твой известный артист. – Валя скрывала это и испугалась, как с гэбистом Николаем.

– Ушла от него давно. Поди, уже спился.

– Красив как бог! – заметила начальница. – Такими не бросаются.

– Мне такие красивые больше не нравятся, – попыталась Валя зацепить её темой. – Мне нравятся такие, как Виктор Миронович.

– Да он 1936 года – в отцы тебе годится. А тебе, Лебедева, рожать давно пора.

– Вот и хорошо иметь такого отца, а с молодыми я уже в любовь наигралась, – Валя сделала вид, что пропустила про «рожать» мимо ушей.

– Наш министр крепкий орешек. Далеко пойдёт, если милиция не остановит. Особенно при Горбачёве!

Больше Валя ничего о нём не узнала, а Горбачёв был ей по душе после старых сухих Андропова и Черненко. Он был свой деревенский, знакомо говорящий слова. И жена его, как ни наряжалась, тоже говорила как бабы в родном городке.

– Просто не представляешь, в каком удачном месте работаешь, – шутили в министерстве. – По всей стране антиалкогольная реформа, а к нам не сунуться! Как пили, так и будем пить!

Шептались о переменах, ругали Горбачёва за вырубку виноградников, а Валя думала, вот молодец! Ещё бы вырубил всё, из чего делается водка, сколько б баб поклонились ему в пояс. Шутили про «ускорение», о котором твердило телевидение, но Валю интересовало только ускорение наполнения коробки от обуви деньгами.

Обсуждали и войну в Афганистане, и сумасшедшего литовца, облившего серной кислотой и порезавшего ножом «Данаю» Рембрандта в Эрмитаже. Юлия Измайловна остро это переживала и носила во все свои классы репродукцию, словно «Даная» волновала старшеклассников больше, чем эротическая картинка.

Валя внимательно рассмотрела эту Данаю. Как массажистка она видела сотни голых тел и считала, что этой Данае носик и живот бы поменьше, а глаза и грудь побольше. Да и ручищи у неё огромные, как у баб на ткацкой фабрике.

После Нового года Горбачёв объявил о программе ликвидации ядерного оружия во всём мире, и Валя полюбила его ещё больше. Она боялась ядерной войны, о которой постоянно твердил телевизор. И знала, что бомбоубежище в подвале затоплено подтекающей канализацией, а противогазы давно сожрали крысы.

В апреле рванул Чернобыль, о котором по телевизору было одно, по «вражьим голосам» другое, по Сониной информации третье. А Лютина рассказала на массаже, что сразу после взрыва в Припяти обрезали междугороднюю связь, отменили «Ракету» до Киева, запретили остановки поездов, а горожанам сообщили о радиации только на следующие сутки.

Валя воспринимала это как личную трагедию и понимала, что никаких перемен в стране нет, а люди по-прежнему должны спасать себя сами. И когда в сберкассах открыли «счёт 904» для пожертвований граждан, понесла туда деньги из заветной коробки.

Юлия Измайловна похвалила её, а Соня сказала по телефону:

– Дура ты, рыбонька! Они на эти деньги построят очередной танк для Афганистана!

В конце мая вышла телепередача «КВН», и Юлия Измайловна чуть не танцевала по этому поводу:

– Вы ведь такая телеманка, разве не помните, что «КВН» закрыли за смелые шутки? Цензура даже запрещала кавээнщикам выходить с большой бородой, считая это насмешкой над Марксом!

– Не помню, – качала головой Валя.

– Её же вели Александр Масляков и Светлана Жильцова. И она начиналась песней «Берите в руки карандаш, мы начинаем вечер наш…». А теперь один Масляков и совсем другая песня.

– Про карандаш знакомое, но я такого юмора не понимаю. – Вале нравились простые передачи, когда ведущий спрашивает, а гость отвечает, и никто не кривляется, как в этом «КВН».

А в августе появилась независимая газета «Московские новости» Егора Яковлева, на которую нельзя было оформить подписку даже по блату. И люди стояли толпой возле мест, где её вывешивали, и читали о том, о чём молчали остальные газеты. А потом собирались в кучки и громко обсуждали прочитанное.

Да ещё осенью приняли закон «Об индивидуальной трудовой деятельности», хотя подпольного бизнеса было полно и до закона. Потихоньку шили, ремонтировали, строили дачи, оказывали медуслуги по квартирам и так далее. Официальный патент на индивидуальную трудовую деятельность стоил теперь копейки, и по Москве пожаром побежали не только кооперативные кафе, рестораны, ларьки, магазинчики, медцентры, видеосалоны, но даже частные туалеты.

А тут и Соня приехала с тортом. И выглядела она необыкновенно, сбросила плащ из космической серебристой ткани, оказалась в комбинезоне с модными брюками-бананами и широченным кожаным ремнём. Вела себя, словно влюбилась, и трещала, как заведённая новым ключиком: