Он шел, и, кажется, все вокруг него замирало. Даже лопасти вертолета, все еще вращающиеся над головами, будто замедлялись, наполняя пространство протяжным «вжуу-ух, вжу-у-ух, вжу-у-ух». Этот звук со скрежетом прокатывался по моим натянутым нервам. Я сглотнула. Перевела взгляд на собственные пальцы. Ослепленная. То ли яркими, искрящимися на бирюзовой поверхности океана лучами уходящего солнца, то ли им… Как всегда, им.

– Ну, все, наше дело – труба, – тяжело вздохнула Соня. Вместо того чтобы испугаться или как-то напрячься, что вроде как само собой разумелось в сложившейся ситуации, подруга лениво потянулась в шезлонге и скрестила в щиколотках загоревшие дочерна ноги. – Льюис, – перешла на английский, – нам бы еще по коктейльчику, дорогуша.

Если бы бедняга Льюис стоял поближе, она бы еще и по заднице его шлепнула, чтобы позлить отца. О харассменте Сонька не знала… Хоть и жила в Америке последние четыре года.

– Давай я принесу! – вскочил на ноги Дэвид. Парень, который и оказался причиной всех наших неприятностей.

Соня скосила на него ничего не выражающий взгляд и резко бросила:

– Сиди уж!

Как псу. Ей богу. Но с милой улыбкой на идеальном, скульптурно вылепленном лице. Талантом командовать Соня пошла в отца… Красотой – в мать. Ян Гейман… он не был красавцем. Да ему это было и не нужно. Он другим брал. А однажды взяв – никогда от себя не отпускал. Меня так точно. Для меня он с детства был каким-то… чудом, что ли? Чудом, которого мне иногда позволено было коснуться.

Я пожевала губу, убеждая себя смотреть прямо. В конце концов, я в очках, и он… он не увидит, как я на него пялюсь. Ян Львович был уже совсем рядом. Как всегда, застёгнутый на все пуговицы. Едва ли не на голову выше своих охранников. И ничем не уступающий им в комплекции. Помню, как девчонкой я наблюдала за их тренировками в спортзале. Обычно это происходило вечером. Скорее даже ночью, когда Гейман возвращался домой после долгого-долгого рабочего дня. И я, заслышав шум машин его кортежа, сбегала из своей комнаты под чердаком, чтобы, усевшись на самом верху лестницы, понаблюдать за его тренировкой в узкой щели между двумя перекладинами перил. Тогда я не задумывалась, откуда у него брались силы. За всем успевать, все держать на контроле, спать по три – четыре часа, существуя в каком-то ином совершенно мне непонятном темпе.

Он остановился, чтобы снять обувь. Ах да… Яхтенный этикет. Негоже было топтать палубу такой красавицы грязными подошвами пусть и сшитых на заказ по индивидуальным лекалам туфель. Разулся. И, преодолев разделяющие нас метры, резко опустился на свободный шезлонг, с которого Дэвид слетел, едва Гейман повел черной бровью.

– Ян Львович, ну, как на выставке же! – тут же загудел охранник, оглядываясь по сторонам.

– Что со мной случится посреди гребаных Карибов?

– Много чего может…

Но Гейман лишь рукой взмахнул. Он всегда был головной болью охраны. Взять хотя бы этот его приезд. Или прилет, точнее. Наверняка ведь он не значился в его графике передвижений, который утверждался на самом высоком уровне вперед сразу на несколько месяцев.

– Привет, пап.

Я закусила щеку и незаметным, как мне казалось, движением потянула на себя полотенце. Может, у Сони и не было проблем с тем, чтобы расхаживать в купальнике перед кучей мужиков, а вот я была не настолько раскрепощенной.

– Привет, пап? – вздернул бровь Ян Львович. И ничего он такого не сказал. Вроде бы. А я все равно поежилась, и мурашки побежали вниз по голым ногам. – Это все, что ты мне можешь сказать, София?

– Ну, а что тут скажешь? Ошибочка вышла. С кем не бывает.

Ну, вот зачем она нарывалась? Провокаторша! И ладно бы у них отношения не складывались, но ведь это было не так. Сонька отца обожала. А он ее. У них вообще были удивительно теплые отношения, несмотря на всю его занятость и ее заскоки, которые случались с регулярной периодичностью.

– Здравствуйте, Ян Львович, – затараторила я, зная, что если сейчас не вмешаться, взбучки будет не миновать.

Гейман провел пятерней по голове и скосил на меня взгляд янтарных глаз. На его широком запястье блеснул циферблат часов.

– Здравствуй, Лилия.

Я уже не удивлялась, как раньше, тому, что он помнит мое имя. Хотя, признаться, долгое время это мне казалось чем-то невероятным, ведь я… ну, что я? Так, дочь экономки. А он… Он – все. Мне казалось, он – все. Выше, больше… ничего нет. И никого.

– Вы подняли на ноги береговую охрану. Два катера и вертолет искали вашего… – презрительный взгляд Геймана скользнул к бедолаге Дэвиду и обратно, остановившись на Соньке, которая как раз, улыбаясь, забирала бокал из рук Льюиса, – вашего друга. А потом оказалось, что его и близко не было на борту.

– А что, было бы лучше, если бы он таки был и сгинул в морской пучине?

– Не утрируй!

– А ты не нагнетай.

Ой-йой. Я тихонько выдохнула, чувствуя, как немеют плечи и затылок сковывает в предвкушении необратимого взрыва. Впрочем, Сонька и сама поняла, что зашла слишком далеко, потому как вмиг убрала коготки, подплыла к отцу и ласковой кошкой свернулась у него под боком.

– Ну, ты же сам хотел, чтобы мы повеселились, пап. И яхту эту сам предложил.

– Ах, так это я виноват?

– Да никто не виноват. Мы просто немного перебрали в баре. Ну, и Дэвид там… в общем, там и остался. А уже потом мы поняли, что его нет. Когда на яхту вернулись. Ну и в голову, конечно, самое плохое полезло.

Это точно! Меня тогда перетрясло просто жутко. До сих пор страшно вспоминать.

– Мисс? – привлек мое внимание голос Льюиса. – Не желаете коктейль?

– Воды, если можно.

Я протянула руку за бутылкой, полотенце спало. Не то чтобы мне было что скрывать. И от кого. Тот, чье мнение меня волновало, все уже видел. Господи, зачем я об этом вспомнила?

– Ну, что… – жалостливо поинтересовалась Сонька, давя сразу на все болевые точки Геймана, – ты меня теперь весь вечер будешь ругать?

– А что, прикажешь по голове погладить?

– Погладь! – заявила эта лиса и уложила темную головку на колени отца. А он усмехнулся, все про нее понимая, и принялся перебирать, накручивать на длинные пальцы Сонькины локоны.

Знаете, я никогда ей не завидовала. Ни ее игрушкам, ни ее красоте, ни даже тому, что у нее есть вот такой отец, в то время как я своего не знала. Но в тот миг что-то кольнуло внутри. Я почувствовала себя лишней. Привстала. Огляделась, и оказалось, что всех немногочисленных наших друзей, которые еще оставались на яхте Геймана, будто корова языком слизала. Одна я осталась. Нарушая идиллию воссоединения отца и дочери после долгой разлуки. Ну, и охрана, конечно.

Стараясь не смотреть на Яна Львовича, я нащупала свое парео.

– Эй, ты куда?

– Пойду к себе. Мне нужно почту проверить.

– Да брось! Ты смотри, какой закат! Когда ты еще такой увидишь? – возмутилась Сонька.

Очевидно, не скоро. Послезавтра мы вернемся на родину, а там уж будет не до закатов. Беззаботная студенческая жизнь останется в прошлом. А когда исчезнет необходимость оплачивать мою учебу в Стэнфорде, оборвется и последняя связывающая нас с Гейманами нить. Так хоть редкие счета напоминали ему обо мне. По крайней мере, мне нравилось думать, что иногда, глядя на них, Ян Львович вспоминал меня. Хотя, конечно, эти мысли были глупостью чистой воды. Гейман никогда не стал бы заниматься лично такими мелочами.

Теперь же меня ожидала совсем другая жизнь. Жизнь, в которой больше не будет яхт, Карибов, охраны и личных водителей. Все это мне перепадало с барского стола лишь потому, что мы с Сонькой, считай, как сестры были. Вместе росли, вместе шалили, вместе взрослели и так далее. Но я никогда не забывала, кто она, а кто я. И это хорошо. Это уберегло меня от ненужных метаний и боли. Я четко понимала, что мы живем в двух разных мирах. Параллельных, не пересекающихся измерениях. Судьба и так была ко мне благосклонна. Немногим доводилось хоть краем глаза увидеть такую жизнь. А я имела возможность разглядеть ее во всех деталях. Вы хотя бы представляете, как это жутко интересно наблюдать, иногда даже общаться с людьми масштаба Геймана? Это – школа, которую не купить ни за какие деньги. Школа, которая мне дала, может быть, даже больше, чем Стэнфорд.