И мы купаемся. Вода прозрачная до самого дна, и мелкие рыбки шныряют. Блаженство!
Приходят две грязноватые девушки, они курят и сплевывают. Н-да, Вадик… Ты, конечно, лучше нас знаешь местную реальность… Пошли-ка отсюда. Где тут ближайшая аптека? Берем три пузыря мирамистина на всю братию… Да нет, это не проститутки, говорит Вадик. Это из поселковой школы, библиотекарша и по физкультуре, я их знаю, они за малиной ходили…
Архиерей прибыл назавтра к вечеру, караваном, цугом, на нескольких машинах и микриках, со своими певчими и ассистентами.
Кадило архиерейское необыкновенно звонкое, звонкий шелест, мы такого никогда раньше не слышали. И ладан, ладан – тоже несказанный, особенный, архиерейский, дышать не надышаться. У простого батюшки такого ладана не бывает.
Отслужили быстро, чуть больше часа.
Владыка высокий, статный, седой. И видно, что болеет, привык служить и быть на людях, превозмогая боль, а уйми эту боль – не почувствует облегчения, только недоумевать станет, так уже с ней свыкся.
И все равно до сих пор ясно, что в молодости был красив сногсшибательно, ураганом «Виктория» прошелся по женским судьбам, ну а потом уж... Что уж… Не наших умов дело… Пути Господни неисповедимы…
Старушки в нарядных платочках и мамаши из тех, кто потрезвее, с младенцами на руках, а еще дачницы пенсионного возраста, в самых лучших, «выходных» спортивных костюмах выстроились в очередь под благословение.
– Спаси вас всех Господи, прошу ваших молитв. – Строго блеснув очками, Владыка перекрестил всех собравшихся и пошел из храма на раскаленный, выжженный небывалой жарой двор.
Там его сотрудники уже грузили в машины черные кофры с облачением и реквизитом.
За трапезой было тихо. Архиерей рассказал несколько украинских анекдотов. Никто не понял. Несмешные какие-то. Это потому что здесь украинских слов не знают, а переспросить стесняются.
Он встал из-за стола и, не обращая внимания на хлопотливые возражения сопровождающей братии и матушки, самолично собрал себе в маленькую корзиночку кушанья, которые не возбраняются ему в соответствии с диетой по состоянию здоровья.
Архиерей побыл совсем немножко, с полчаса. Ему завтра служить в другой сельской церкви, в далеком районе, на границе с Псковской областью.
Уехал архиерей, увез свое волшебное кадило…
Матушка сняла с головы косынку, пригладила волосы, присела у окошка, а мы помогали прибраться на столе и молчали.
– А я знаю, почему Владыка любит к нам приезжать, – сказал меньшой сын батюшки. – Он потом на плотине останавливается купаться.
– Ждали-ждали, а нам даже слова доброго не сказали, не спросили, как мы живем, – сказал батюшка.
Но тут стала подваливать родня, матушкины племянники и сестры, друзья и соседи, доедать архиерейское угощение.
Теперь, при своих, батюшка повеселел, попросил разрешения снять подрясник, остался в белой маечке и джинсах, умылся ледяной водой.
Он выпил рюмочку, потом половинку и еще половинку и заговорил о пришельцах, о роботах и клонах. Скоро коров будут доить роботы.
– А если коровы сами будут роботами? – спрашивает меньшой сын.
– Ну как это коровы – роботы? А молоко тогда откуда… Коровы пока что будут живые, настоящие, если, конечно, пришельцы нам своих не пришлют. А они уже скоро… Зачем повесили красные телефонные аппараты на синих железных столбах в каждой деревне?
– Так это, чтобы люди звонили…
– А как звонить?
– Так это, карточку надо, и звонишь…
– То-то и оно, а карточек ни у кого нет, и не сказали, где брать карточки, а телефоны висят и даже сами собой звонят иногда.
– Уж и звонят?
– Да, точно, – подключается кто-то из гостей, – помнишь, стояли в очереди в автолавку, еще Саня-тракторист бухойвсе шутил, а тут телефон как зазвонит…
– Вы трубку-то сняли?
– Саня и снял, так он бухой, «але-але», а там ни звука…
– Кто ж с бухим разговаривать будет?
– Трубку всегда надо снимать, – серьезно сказал батюшка. – Это пришельцы звонят. Проверяют, есть еще в деревне кто живой или можно уже высаживаться…
– У нас батюшка все время шутит, – объяснила матушка.
– Значит, если трубку не снимают, они подумают, что сюда уже можно пришелиться? – Глаза младшего сына батюшки загораются.
Мы сходили искупаться. Эта речка (не та, на которую грешил Вадик, другая, ее соседка и подруга) привыкала принимать все больше и больше людей, и выражение у нее было почти такое же кроткое и усталое, как у подмосковных.
А Вадик опять не хотел купаться. Говорил, там внизу, на дне, кто-то сидит. Сидит и на него смотрит. Вадик постоял на берегу и домой пошел. Уникальный тормоз. Опять, наверное, порошки свои нюхал, тинейджер хренов престарелый, договорились же ничего с собой не брать, дорога дальняя, посты, привяжутся инспектора, могут и досмотр автомобиля провести скуки ради… Тварь вообще, а не Вадик…
С купания мы вернулись уже в светлых сумерках, а в этих краях очень долго светло, все-таки триста верст к северу от Москвы.
За столом Вадик и батюшка негромко пели Гребенщикова под гитару.
Мы выпили чаю с толченой черной смородиной и разбрелись спать.
На рассвете что-то звякнуло и стукнуло негромко, железякой об дерево, как будто открывали калитку, вынимали из петельки большой старый крючок. И еще раз, так же, железкой об деревяшку, когда закрывали калитку.
В чердачном окошке виднелось светло-серое небо.
Казалось, что день будет пасмурный, а это просто солнце еще не взошло.
Утром ждали батюшку, он не вышел, мы думали, ну мало ли, дел много, требы и хозяйство, искупались, позавтракали и уехали.
А батюшку потом долго искали, на серьезном уровне. И вертолеты поднимали, и спасатели прочесывали леса. Представитель епархии и следователь по особо важным из области жали друг другу руки…
Но не помогло.
Матушка с детьми переехала к родителям. Дом закрыли, и доброхоты присматривали, чтобы электрогенератор и картошку на огороде не растащили местные калдыри.
Старушки ждали, что вот-вот пришлют нового батюшку. Молились по домам. Шептались и про медведя, и про беглых зэков, и про любовницу в соседнем районе…
Мы тоже молились, кстати. Специально приезжали еще и ходили искать.
Он ушел, а мы остались ходить в полях, оглядывать холмистый простор, и небо, облачное и теплое, наклоняется к нам поближе, чтобы лучше расслышать, как мы спрашиваем: «Где он теперь? Почему? Что случилось?»
И дерево, дикая яблоня у грунтовой дороги, качается в ответ: «Не знаю, ой не знаю, что и сказать...»
А Вадик, хоть и тормоз и бестолочь, сразу догадался.
Человек ушел по рассветным полям навстречу пришельцам, они гораздо понятнее архиерея, важнее детей и матушки, ближе мокрой травы и птиц…
НЕВЕСТА
Хорошо, что в деревне. Правильно. Потому что в городе мало ли что может случиться. Вот у нас одни тоже затеяли жениться, едут такие по Третьему кольцу из загса в ресторан и попадают в пробку. В мертвую. Между Ленинским и Варшавкой, где вообще ловить нечего. Стояли-стояли, писать захотели, разбрелись возле речки Чуры, где кладбище, писали-писали, а в результате жених потерялся, только в следующую среду и нашли в дупель пьяного, расхристанного, с разбитой рожей, хрен чего вообще…
Да, терпение вознаграждается, теперь мы видим это своими глазами. Главное – терпеть и не терять надежды. Вот Ольга Юрьевна терпела, надеялась и верила и теперь получает вознаграждение – нашего дедушку.
Наш дедушка! Это не какой-нибудь там пенс в белой матерчатой кепке, с валидолом под языком и кирпичом на педали газа своей убитой шестеры. Наш дедушка – красавец. Его до сих пор называют молодой человек, особенно если со спины или кто плохо видит. Дедушкины картины и книжки, его осанка, выправка, шкиперская бородка, знаменитая гнутая трубка и холодноватые светлые глаза, внимательные и умные, готовые тут же искриться от смеха или лучиться тепло и ласково. И в глазах – никаких там старческих козявок!
