Слова эти снова подняли улегшееся было смятение. Заметив краску на щеках девушки, Эмилия улыбнулась - и это было, признаться, неожиданно, как преображала лицо этой женщины улыбка:
- Нет, вот в чём, а тут я заверения брата только подтвердить могу и на Библии поклясться, хоть она у нас с вами и разная - вам его бояться нечего, никакой неделикатности он с вами не допустит. Сперва господа, которые хлопотали о вашей судьбе, думали, для обеспечения вам как можно более убедительных документов, не устроить ли в самом деле венчание, но Карл эту идею решительно отверг, сказав, что, во-первых, венчание под подложным именем - оскорбление церкви, да и с одной стороны, хоть как, будет изменой вере, во-вторых - перед богом венчанная, вы и потом женой ему будете считаться, а это непорядочно и имя ваше чистым не оставит… Нет, всё же принципы у моего брата есть и порядочности его доверять можно, сколь бы некоторые его поступки Библии ни противоречили…
После из нескольких неосторожных оговорок Эмилии Анастасия с шоком для себя поняла немыслимое - многочисленные романы Карла Филипповича, призванные создать ему репутацию человека, в женском поле толк знающего, служат на самом деле прикрытием его противоестественной страсти. Женскую красоту Карл Филиппович действительно любил, но больше эстетически, всячески нахваливая прелесть той или иной молодой особы и одаривая любовниц дорогими подарками, плотским утехам с ними предавался умеренно и через силу, что в последние годы умело списывал на здоровье, подточенное разгульной жизнью, хотя на самом деле с его здоровьем ещё можно поле без лошадей распахивать. Хоть и несколько успокоенная за свою девичью честь, Анастасия теперь чувствовала неловкость и любопытство - впервые она видела перед собой живого содомита, и ей невероятно было, как им может быть такой приятный, обаятельный, достойный с виду мужчина, о котором и не подумаешь такого, и прокручивая в голове слова Эмилии, то она думала, что всё поняла неправильно, то пыталась срастить эти слова с образом господина Крюгера, то, к стыду своему, пыталась представить его в объятьях не женщины, а мужчины - воображение ей в том отказывало, Карл Филиппович же, не подозревая о творящейся в её душе буре, увлечённо рассказывал о своих торговых делах и обещал в подробностях рассказать по дороге о технологии плетения тончайших кружев, поразившей его в своё время до глубины души. За окном занимался рассвет 16 июля…
========== 16 июля. Чужие жизни ==========
16 июля, вторник, утро
Тогда, по прибытии, она вокзал, понятное дело, толком не видела, что вполне было естественно, и сейчас едва сдерживалась, чтобы не слишком вертеть возбуждённо головой, чуть ли не подпрыгивая и хлопая в ладоши, как маленькая. Надо-то изображать глуповатую, жеманную девицу, вместе с богатым женихом покидающую грязный, наскучивший ей Екатеринбург и утешающуюся в перспективе утомительной дороги лишь тем, что в конце её они найдут жизнь куда лучшую, им подобающую. Если б такая девица - каких сейчас, несомненно, много, о чём ворчит и Эмилия Филипповна себе под нос - только могла представить, каким наслаждением может быть вдыхать горьковатый от «машинных» запахов воздух, слушать гомон этой разношёрстной толпы, каким наслаждением после долгого заключения может быть и эта долгая, трудная дорога, эти толкающиеся вокруг люди - какие же они все милые и хорошие, и эти грязные, грубо хохочущие вчерашние рабочие, нынешние солдаты, и женщины в линялых застиранных юбках, окрикивающие галдящих, носящихся по перрону чумазых детей, и хмурые, уставшие с ночного дежурства работники станции, и курящие у вагона машинист и контролёр… Уже это всё - и бродящие поодаль, в ожидании возможности выпросить подачки, кудлатые, в колтунах и репьях собаки, и деловитые голуби, рассевшиеся рядком на карнизах и взирающие сверху на бескрылых с явственным пренебрежением, и утреннее небо с лениво дрейфующими тучками - так много, так прекрасно, что просто не верится, что предстоит ещё и дорога, лица попутчиков, в которые она так же будет вглядываться, как с сёстрами из окна своей комнаты в Доме Особого Назначения, гадая, что это за люди и куда они едут, а может быть - и слушать их действительные рассказы, с настоящим интересом и вниманием слушать, и проплывающие за окном леса и просторы такой огромной и прекрасной Родины… И не огорчало даже то, что места назначения она не знает - пусть будет сюрпризом, и то, что едет порознь с сёстрами и братиком - тем интереснее будет, когда они снова соберутся вместе, слушать рассказы друг друга… Бедные маменька и папенька будут, конечно, в ужасе, но втайне наверняка будут завидовать, им-то не выпадет столь интересных приключений…
Идти под ручку с Карлом Филипповичем оказалось совсем не сложно, через некоторое время, пожалуй, она воспринимала его уже совсем как своего дядюшку и любезничать с ним в силу этого не требовало от неё никаких усилий, тем более что Карл Филиппович в общении был человеком лёгким и приятным, знал множество шуток и интересных историй. С виду неулыбчивая, нелюдимая Эмилия Филипповна тоже оказалась попутчицей замечательной и рассказчицей хоть не такой задорной, как её брат, но кладезем житейской мудрости неиссякаемым. Не доставляла в дороге хлопот и собачка Марта, сразу понятливо и смирно заняв взятую специально для неё подушечку, один только раз облаяла контролёра, но после сделанного замечания сразу же умолкла, и ни разу в дороге не оскандалилась, соображая терпеть до стоянок, словно только и делала всю жизнь, что ездила в поездах.
Что больше всего беспокоило Анастасию в её легенде - что по ней была она певицей, а в благозвучности своего голоса и умении достаточном, чтобы убедить кого-либо, что она где-то выступала, она совсем не была уверена, однако как пояснила шёпотом Эмилия Филипповна, того и не требовалось - едва ли кто-нибудь в дороге попросит её спеть, да и для того, чтоб быть певицей того уровня и сорта, какова она по легенде, умений и талантов слишком больших и не требовалось. Мысль эта, сперва ужаснувшая Анастасию, вскоре начала забавлять - как и собственное отражение в зеркале, всей такой расфуфыренной девицы сомнительного поведения, чрезвычайно гордой собой от того, что окрутила взрослого состоятельного мужчину. В самом деле, очень умно придумано, едва ли кому в голову придёт подозревать в такой особе переодетую великую княжну! Прежде Анастасия, ещё по-подростковому нескладная и угловатая, не имела особых поводов считать себя красавицей - ну, уж не на фоне сестёр, сейчас же, когда она проходила по вагону к курительной комнате, встречные господа улыбались ей и делали комплименты, это было очень забавно.
Как миновала ночь, они и не заметили. Они всю её провели в той самой комнате, вернее всего, являющейся кладовой, судя по загромождающим её старым и не сочетающимся между собой вещам и свисающей с потолка роскошной паутине, но убожество окружающее если и замечали, то любить и благословлять готовы были более, чем всю роскошь всех дворцов мира. Они так и сидели в углу на продавленном топчане и без устали целовались, а Ванька сидел у двери на колченогом стуле, иногда только выходя курить и справиться, который час, они ушли с рассветом - она едва смогла снова выпустить Пашку из своих объятий, только после многократных клятвенных заверений, что теперь-то они увидятся вновь, теперь они будут часто видеться, она успела задремать совсем ненадолго, когда неожиданный гость разбудил её. Увидев на пороге Мельникова, она не успела даже явственно оформить никакую мысль - что её выследили, что за ней погоня, что всё пропало, она только приготовилась защищаться и уже шарила вокруг рукой, чем бы огреть ненавистного белобрысого нахала, а Мельников развернул принесённый свёрток и кинул ей замызганный головной платок:
- На вот, повяжи, больно уж у тебя космы хорошие, в глаза бросаются. И пошли, что ли.
