Вспомнив о кузинах и их дочках, Вир попросил ещё несколько экземпляров, потом заметил переиздание довольно редкой «Обрядовой поэзии малых народов Тучанкью», взял на пробу «Классические произведения литературы Корианны, старшая школа» — выпуски, посвящённые программе средней школы, он читал, многое понравилось — чем осчастливил продавца окончательно. Сам он был бы совсем счастлив переводу на центаврианский «Заката над Айли», чтобы осуществить давнее намерение включить его в программу колледжей, земной-то перевод министерство, попререкавшись для порядку, одобрило, но квоты на иноязычную литературу и так увеличивали пять лет назад, сейчас что-то пытаться впихнуть — это неизбежно что-то убирать. К этому пока никто не готов. Да, Вир считал это лучшим произведением на тему войны Изначальных, но навязывать свою императорскую волю не хотел. У «Опустошения» тоже есть очевидные достоинства.
В совокупности связка книг весила прилично, Вир на какой-то миг даже пожалел, что не взял с собой хотя бы одного гвардейца… Нет уж, не настолько он стар, чтобы груз прожитых лет за плечами делал весомым каждый лишний килограмм!
На глаза попалась кондитерская лавка. Потерзавшись сомнениями, он остановился на коробке земного шоколада и хайякских фруктовых цукатах в глазури. Так, нагруженный книгами и коробками, он и подошёл к зданию лечебницы Лийри.
Странно, но место, которое должно бы особенно навевать уныние и безнадёжность, вовсе ничего такого не навевало. Статуя Валерии с распростёртыми крыльями, склонившаяся над фигурой, которая изображала, по-видимому, страдающую душу — причём душу без опознавательных признаков, не минбарскую или человеческую, а душу вообще — была в свою очередь укрыта сверху шатром ветвей разросшегося дерева. Неизвестно, было ли так задумано, но выглядело очень красиво и продуманно.
Тишина внутри тоже не была гнетущей. Просто мягкие покрытия полов глушили шаги, да и разговаривать врачи предпочитали вполголоса. Стены, украшенные круглыми подсвеченными изнутри панно с изображениями цветов, вызывали больше ассоциаций с каким-нибудь детским учреждением…
В палате Аделай Нары сейчас было двое незнакомых врачей. Сама Аделай была увлечена расчёсыванием волос — волос, откровенно, было не столько, чтоб они могли спутаться, так что это действо носило скорее ритуальный характер, в рамках возвращения пострадавшей к нормальной жизни, но при появлении гостя улыбнулась — Вир мог бы поклясться, кокетливо.
— Сожалеем, но час для посещений сейчас не самый удобный, — начал было один из врачей.
— Леди Аллан, ваша целительница, в прошлый раз разрешила мне зайти попозже, — не моргнув глазом, соврал Вир. Вообще-то, ничего такого фриди Аллан не говорила, но наверняка ведь сказала бы… если бы сообразила… А сейчас, по-видимому, её рабочий день закончился, так что и не спросишь.
— Что ж, если фриди Мелисса разрешила — то и мы возражений не имеем, — кивнул врач, — но имейте в виду, через полчаса у пациентов прогулка.
Когда врачи вышли, Вир нерешительно присел на стул, поставив свою ношу на пол между ног. Он и сам не мог бы объяснить, зачем он сюда притащился, и досадовал на себя. Много же времени он дал бедной женщине на поразмыслить.
— Вы… Леди Нара, вы вовсе не разговариваете?
Аделай обратила на него удивлённый взгляд единственного глаза.
— Почему, разговариваю, с врачами, и другими женщинами, и иногда со своим ноутбуком. Но редко — ленюсь. Так хорошо с Мелиссой — она всё прямо слышит, как надо. Только просит ей картинками показывать, код не понимает. Плохо, конечно, я ведь и земные языки знаю. Минбарских вот только не знаю. Может быть, надо было на минбарских? Но Мелисса говорит, надо разговаривать, как люди, голосом, это помогает. Врачи говорят, что я молодец, скоро меня можно поселить вместе с другой женщиной. Это очень хорошо, жить вдвоём, можно общаться. Не знаю, хорошо ли, она ведь тоже не сможет прямо общаться, как Мелисса. Но я б была рада, если б со мной поселили мою подругу. Да, у меня есть подруга. Её зовут Таиль, она тоже плохо видит, она здесь после того, как потеряла своего любимого. Несчастье случилось во время одной из предсвадебных церемоний. Очень грустно. Врачи говорят, надо гулять, тогда меньше грусти. Это, наверное, так. Я раньше так не любила сидеть и смотреть на траву… Хотя цветы, конечно, любила всегда. Я могу вам сейчас написать коды не менее сотни цветов! Вы вот, Вир, больше какие любите? Я вижу, вы тоже гуляете, это очень хорошо, это полезно!
Эта немыслимая фамильярность заставила вздрогнуть. Хотя должен ли он удивляться подобному со стороны сумасшедшей? Она знает его имя и, быть может, если её спросить, понимает ли, что он император — она ответит утвердительно, но что это значит глобально? Вир мало понимал в медицинском языке предоставленных материалов, да и тем немногим, что понимал, он обязан был несчастью с Линдисти, дням, проведённым в больнице и речам докторов, которые он выслушивал смиренно и внимательно, так что лучше б и этого понимания не было. Но он смотрел видео, он помнил этот взгляд, который нельзя было назвать пустым единственно потому, что кое-что в нём было. Ужас. Смертный ужас приговорённого под топором палача длится секунды, для Аделай Нары он длился б всю жизнь, если б не минбарские целители, главным образом госпожа Аллан. И если сейчас эта женщина демонстрирует непосредственность трёхлетнего ребёнка — наверное, это лучшее, что может быть.
— Аделай… Вам хорошо здесь, с вами хорошо обращаются? Может быть, вы нуждаетесь в чём-нибудь?
Больная всплеснула руками, выронив расчёску, разулыбалась.
— Ой, что вы! Здесь славно! Я почему сказала про прогулки — вы видели, какой здесь сад? Нас выводят туда два раза в день — встречать солнышко и провожать. Говорят, что это необходимо для выздоровления, и это правда. Сколько там замечательных мест! Там есть целая клумба таких вот цветов, как ваша брошка. Очень хорошо, что у вас такая брошка. Но живые цветы лучше. Их запах снимает головную боль и приносит много хороших мыслей. Мы с Тинанной или Мелиссой сидим возле них и о стольком говорим! С Мелиссой можно так говорить, в голове, а с Тинанной надо голосом, вот и видите, как у меня хорошо получается? Доктора довольны. Иногда приходит Таиль и поёт. От её пения словно цветы внутри распускаются. После этого хорошо думается. Хоть и о грустном иногда. Или получается что-то вспомнить. Например, вспомнила свою куклу, которая была у меня в детстве. Мелисса так радовалась! Я пыталась нарисовать. Но вам пока не покажу, плохо получилось.
Вир не был уверен, что сможет вспомнить все свои детские игрушки, кроме немногих, но в том до сих пор и не было необходимости. Но Аделай происходила из довольно бедной семьи, вряд ли у неё было много кукол. Восьмилетней её отдали бездетному двоюродному дядьке, практически навялили, и это предопределило её судьбу. Дядька тоже не был богачом, да и детей не любил, но в его доме было полно компьютерной техники, отцовское наследство. Полно книг по программированию. Они и стали новыми игрушками девочки, не избалованной компанией сверстников и вниманием взрослых. И вот теперь эта женщина помнит несколько языков программирования, но не помнит лиц своих родственников…
— Здесь все всегда за меня радуются. Все помогают. Мало понимают, но очень стараются — поэтому и я для них стараюсь. Только одна женщина один раз обругала, потому что я толкнула её ребёнка! Ну что поделаешь, я его не видела, он невидимый. Но теперь я стараюсь быть внимательной, и она больше не ругается, здоровается со мной. Жаль, правда, ребёнка я всё равно не вижу. Врачи говорят, его и нет, он умер, но она же с ним разговаривает! Ещё грустно, что моя подруга Таиль не всё видит, что я для неё пишу, а показать ей, как Мелиссе, нельзя. Мне вот делают новый глаз, я спрашивала, можно ли сделать новые глаза Таиль, врачи ответили что-то непонятное. Если Таиль поселят со мной, я научусь писать так, чтоб она видела, как думаете? Мне ведь так помогает её пение, может, и я ей чем-то смогу помочь. Но если вы это к тому, поеду ли я с вами, то да, поеду!
