— И насколько далеко от этого твоего Лона каньон, о котором ты нам поведал, сынок? Тот, куда дикари загоняют кобыл? Змеиный, кажется… — проскрипел наконец Билл, запуская руку в один из карманов штанов, в тот, что был недырявым. Из кармана он отработанным до автоматизма движением извлек металлическую табакерку, с почти стертым за годы пользования рисунком на крышке. Отвинтив крышку, Билл сплюнул на землю соломинку, которую до этого держал в уголке рта и, положив в рот лист табака из коробочки, принялся его жевать, табакерку же бережно закрыл и вернул обратно в карман. Запасы жевательного табака и соломинок у старого фермера никогда не исчерпывались.
— На такое путешествие у обычной лошади уйдет день или полтора, а то и все два… Зависит от того, какая лошадь!
— Ха! — победно каркнул Старина, взмахнув своей шляпой так же резко, как лесоруб подрубает ствол дерева, которое вот-вот должно упасть. — И что же? Ты, сынок, говоришь, что голозадый два дня подряд мнет пятками бока кобыле без передышек? Да какая же животина вынесет такое родео?! Э-э-э, нет, дружище! Сдается мне, что дуришь ты нам головы, малек… — сказав это, Старина Билл сплюнул коричневую от табака слюну и нацепил шляпу себе обратно на макушку, скрыв пятна плесени на плеши и несколько уродливых наростов сродни тому, что венчал его нос. Упрямый старик постоянно срезал его, но еще более упрямый нарост каждый раз отрастал обратно.
— Лошадь Прерикон и вынесет, разумеется! — уверенно ответил Мираж, только и ждавший этого вопроса, — ей два дня бежать не нужно: самая хилая кобыла табуна управится за пяток часов! Говорю же, дело в шляпе, Старина, будьте спокойны! — Уж мне-то можно верить, когда это я вас подводил, господа? — никто не нашелся, что возразить на это. Действительно, ни разу Мираж не подводил банду.
В довершение всего сказанного пройдоха обезоруживающе улыбнулся, и Старина Билл — этот призрак, эта тень минувших дней — был вынужден уступить, исчезнув в лучах его живой улыбки, как тьма уступает свету фонаря, ведь как известно, за молодостью будущее! Что-то бормоча себе под нос невнятно, старик направился туда, где стояли телеги, под одной из которых, втиснувшись между деревом и землей, Билл имел обыкновение ночевать, укрывшись дном телеги, подобно тому, как мертвец укрывается крышкой гроба.
Мираж повторил свой план, что вовсе не было ему в тягость, но доставляло неописуемое удовольствие. Когда он закончил, все с нетерпением ожидали решение Кнута.
— Мне нравится! — заключил, наконец, Кнут, ориентируясь главным образом на шаткость своего положения и решительность общего настроя, — я одобряю!
Мираж довольно цокнул языком и легонько, почти по-дамски так прихлопнул в ладоши. В воздух тут же полетели дырявые и порванные шляпы и винные пробки из откупоренных бутылок, — разбойничье братство решило отпраздновать наметившееся дело.
Только один человек не праздновал вместе со всеми, мрачный и невидимый разбойничьему глазу он стоял вдалеке от огня под покровом плаща темноты надвигающейся ночи, которым был с головы до ног окутан. Для Кавалерии успех данного предприятия значил многое. Прежде всего нужно сказать, что он потерял уважение разбойников почти так же быстро, как и нажил его. Это произошло, однако, не потому, что он не понимал природу известности, не знал, что славу нужно питать и ухаживать за ней, как за декоративным деревом, чтобы вырастить бонсаи нужного размера и остричь его правильным образом, но оттого, что такая слава была для него сродни плевку в лицо. Он только и рад был избавиться от нее, но, к сожалению, именно слава, которую он так ненавидел, и удерживала клыки этой своры шакалов вдалеке от его глотки.
Сейчас положение Кавалерии было немногим лучше положения Кнута, а в первые месяцы после двух сотен плетей, стойко вынесенных им, он даже смог бы при желании его свергнуть и самому стать лидером преступной шайки, — настолько велико было впечатление, оставленное им в памяти наблюдавших за наказанием разбойников. Но время сглаживает впечатления, если их ничем не закрепить, а становиться вождем беззаконников не входило в планы Кавалерии, равно как и не было одним из ведущих мотивов в жизни Миража, пути которого оставались для всех загадкой. Не приходилось сомневаться, что с его умением располагать к себе и хитроумием Мираж мог в любой момент собрать под свои начала армию приспешников куда больше той, силой которой Кнут располагал сейчас или даже в лучшие дни своего правления.
Кавалерия был уверен в том, что он стоит в темноте незаметно ото всех, но вдруг в метре от его лица волшебным образом нарисовался полумесяц ослепительной улыбки.
— А кто это у нас такой угрюмый стоит под покровом ночи? Не Кавалерия ли это, не тот ли беглый каторжник, грубиян и женоненавистник, изувечивший личико одной известной всем нам дамы? А главное, почему один, а не со всеми? Уж не задумал ли ты, смутьян, расстроить наше общее начинание? — сказав это и сделав еще один шаг, Мираж уткнулся в дуло револьвера.
— Ты не смотри, что ствол холодный, — он очень быстро нагревается! — процедил сквозь зубы мрачный человек, чей указательный палец правой руки лежал на спусковом крючке, а ладонь левой руки ребром касалась взведенного курка, как и весь револьвер, приведенная в боевую готовность.
— О, нет, нет, нет, приятель! Боюсь, что ты не так понял! В этом вопросе я тебе не помощник. Видишь ли, я мужчин люблю в плане делового партнерства, но в вопросе любви всецело отдаю предпочтение прекрасному полу! Мне к тому же не нравится причинять женщинам боль и страдания, так что, похоже, и в деле вкуса мы с тобой, увы, не сходимся! — он прицокнул языком.
Кавалерия ничего не ответил, такой же холодный, как и ствол его верного револьвера, дуло которого по-прежнему было наставлено Миражу в печень. Среди жителей Прерикона бытует мнение, ясное дело, среди тех из них, кто не боится мнение иметь, будто выражение: «уже в печенках сидит!» — пустили в народ доктора, не гнушающиеся за щедрое вознаграждение обслуживать бандитов и уставшие им повторять, что выстрел в печень — это чаще всего та же смерть, что и пуля в сердце, только отсроченная, и нечего к ним умирающих таскать, если кровь из бока ручьем хлещет — таким гроб заказан, надо сразу могилу копать! Но Мираж, кажется, не слышал рекомендаций этих преданных своему делу специалистов, так как его ничуть не смутило оружие Кавалерии. Пройдоха, случалось, за день в нескольких таких передрягах бывал — и ничего, печень цела до сих пор! Впрочем, не стоит брать князя лжи за пример для подражания, то, что сходит дьяволу с рук, не сойдет никому другому.
— Все в порядке, Мираж? — спросил разбойник, как нельзя вовремя приковылявший матросской походкой отлить.
— Да, все хорошо, просто справлял нужду! Иди пить к остальным, я сейчас к вам присоединюсь… — своим обычным, беззаботным тоном ответил Мираж, обернувшись к нему, а когда повернулся обратно, то увидел, что Кавалерия уже лежит как ни в чем не бывало на своем обычном месте, вдалеке ото всех. Отблески языков пламени пылали в черных маслинах его зрачков, направленных даже не на Миража, но как бы сквозь него. Мираж хмыкнул, пожал плечами и вернулся ко всем.
Вокруг костра за время их с Кавалерией, пусть и короткого, но емкого мужского разговора образовалась куча мала из нахлеставшихся вусмерть тел. Среди лежащих был, в частности, Кнут, уснувший в окружении своих телохранителей, сейчас таких же пьяных, как и он сам, собутыльников. Кнут в обычное время не пил так много, иначе бы его давно выбили из седла. Сегодня, однако, он сделал исключение из правил, обрадовавшись тому, что впервые за долгое время к нему обратились не небрежно по имени, но уважительно на вы. Он в связи с этим, видимо, посчитал, что выпить со всеми из пущенной по кругу бутылки не повредит его власти, но даже укрепит ее, однако позорно просчитался в количестве дозволенных ему глотков за браком практики, и не учтя свой не первой свежести возраст, налакался до потери сознания. Теперь широкополая шляпа, накрывшая лицо Кнута, поднималась в воздух в такт его громкому храпу.
