На востоке поднялась гряда. И вот там-то, среди валунов, греки разглядели силуэты всадников. Степняки ринулись навстречу – пригнулись, свистят, копья опустили для атаки.

– Стоим! Ждем! – приказал иларх.

Троица замерла. Памфил не выдержал, медленно потянулся к мечу.

– Не тронь, – Хармид нахмурился. – Терпи.

Сколоты окружили, но луки оставили в горитах, поняв, что обычной стычки не предвидится. Одеты в анаксариды[115], кафтаны, некоторые просто в шкурах. Из-под мягких колпаков по плечам распущены длинные волосы.

Старшина в костяном пластинчатом панцире и круглом шлеме с нащечниками спросил на ломаном греческом:

– Что надо?

– Дань везем Октамасаду, – спокойно ответил Хармид, похлопав ладонью по переметной суме.

Сколоты начали оживленно переговариваться. Старшина ткнул пальцем в двоих. Один тонкий, сухопарый, с едва отросшей бородкой, на шее связка амулетов, второй – крепкий, коренастый, волосы схвачены поперек лба лентой. Оба молодые.

Сказал грекам:

– Пойдете с ними.

Разъезд поскакал к курганам.

Греки поднялись за конвоирами на гряду, шагом двинулись по плоскому гребню. Тут особо не развернешься – кругом голый камень. Хармид догадался: скифы опасаются, что переговорщики на самом деле разведчики и за ними вот-вот покажется конница. Выжидают. Высматривают.

Ничего, торопиться некуда. Он подумал о том, что придется лезть в самое логово врага, от этой мысли спина неприятно захолодела.

– Ты кто? – обратился к нему сколот с амулетами.

Иларх не сразу понял, что спрашивают имя.

– Хармид.

– Орпата, – сколот ударил себя кулаком в грудь.

Потом показал на спутника:

– Токсис.

Иларх озлился: и чего этот обвешанный лезет с расспросами? Какая разница, как кого зовут, дружбой здесь не пахнет. Все-таки справился с чувствами, назвал товарищей.

Некоторое время ехали молча. Греки от скуки начали тихо переговариваться. Сухопарый держался на полкорпуса впереди, настороженно озираясь. Казалось, ему нет дела до парламентеров. Коренастый замыкал строй.

– Приставили каких-то недоделанных, – проворчал Памфил. – От одного воняет, будто он год не мылся, другой вырядился как баба, обвешался цацками. Ты на его штаны посмотри: зигзаги, горох, треугольники…

– Воняет кабанья шкура, а второй – жрец, – объяснил Хармид, – «энарей» по-сколотски. Они и есть бабы. Жен и детей не заводят, одеваются в бабью одежду, живут отдельно от племени. Уж не знаю, чем они там занимаются, когда никто не видит.

Внезапно Орпата обернулся. По красному от гнева лицу Хармид понял, что сколот все слышал.

– Энарей – жрец Аргимпасы! Я жрец Табити! Воин! Ты – баба! – выкрикнул он.

Хармид больше не мог сдерживаться.

– Были бы мы сейчас на равных, я бы тебе показал, какая я баба, – зло процедил он.

Сколот развернул коня, подъехал вплотную.

Рявкнул:

– Ты и я! Драться!

Затем спрыгнул на землю. Скинул кожаный пояс с пристегнутыми горитом, чашей и точильным камнем. Резко махнул рукой, подзывая к себе.

– Давай!

Хармид не нуждался в повторной просьбе. Кем этот сопляк себя возомнил? Количество убитых Саммеотом врагов – афинян, карийцев, пиратов с Кикладских островов – не поддавалось подсчету, он давно бросил эту пустую затею.

Передав Памфилу сумки с золотом, иларх спешился, скинул шлем и перебросил через голову перевязь с мечом.

– Не надо, – предостерег его Каламид.

– Тебя не спросил, – огрызнулся Хармид, яростно растирая ладонями нос и уши. – Помоги лучше снять торакс.

Вскоре он остался в кожаных штанах и рубахе.

Не говоря ни слова, соперники бросились друг на друга. Дрались азартно, ожесточенно, безжалостно. Мелькали руки, ноги, слышались глухие удары, вскрики. Бойцы расходились, снова сближались, выбрасывая то кулак, то колено, то локоть. Лицо Орпаты было в крови, которая хлестала из разбитого носа. Хармид не видел заплывшим правым глазом.

Никто не мог взять верх. Оба повалились на землю, вцепившись друг в друга: Саммеот душит, а сколот не дается. Покатились к краю обрыва, елозят по камням кладки, которой древние киммерийцы[116] укрепили склон. Ничего не замечают, еще немного – и свалятся с кручи.

Токсис с Каламидом бросились разнимать: чего доброго, и впрямь погибнут. Тогда и остальным не жить. Растащили в стороны, держат, чтоб опять не схватились. Ну и видок! Такими к Октамасаду являться нельзя.

– Вода! – Токсис махнул в сторону пологого северного склона.

Вскоре конвоиры сидели возле ручья рядом с пленниками. Драчуны умылись, Токсис вправил Орпате сломанный нос. Обстановка разрядилась, но желания общаться ни у кого не возникало. Когда отряд снова двинулся в путь, соперники поглядывали друг на друга без прежней вражды, вроде бы даже с уважением.

Вдали показалось стойбище. К отряду бежали люди и собаки.

Переговорщикам отвели кибитку, выставили охрану. Октамасад днем принес жертву Аргимпасе, после чего напился вместе с энареями. Теперь спал – какие тут гости. Встречу назначили на рассвете следующего дня.

Ни сколоты, ни греки не знали, что к Нимфею уже подходит афинская эскадра.

3

Кизик рвал и метал. Ходил по дому, словно зверь в клетке. Он только что узнал, что Перикл под Нимфеем. С ним сотня триер, не считая гиппосов и пентеконтер. Что делать? О морском бое не могло быть и речи – у Пантикапея нет сопоставимого количества военных кораблей. Тем более что флот союзника Гилона заперт в нимфейской бухте.

В голове молнией сверкнуло: «Это конец!»

Цель экспедиции ясна: сменить власть на Боспоре. Если бы Афинам были нужны деньги, Совет прислал бы аргирологов[117] на переговоры, а не эскадру с эпибатами.

Ну, провели бы, на худой конец, дознание, в исходе которого Кизик не сомневался – уж он-то умеет умасливать магистратов. Не оскудел еще Боспор царской рыбой и чернобровыми красавицами. А отчеты стряпать по отгрузке зерна – плевое дело, кто сюда потом проверять поедет, тем более что зерна тут – завались.

Еще Археанакт Первый понимал, что рано или поздно придется лечь под Афины. Но чтобы сейчас! Почему именно в его правление? Столько денег угрохано на строительство дворца, заказана посуда из Аттики, от общинной земли отрезан большой кусок земли под пашню, куплены рабы, уплачена дань сколотам…

«Все пойдет прахом… Все!»

Кизик застонал от бессильной злобы.

Он смотрел на вещи прагматично и понимал, что если афиняне возьмут Нимфей, то Перикл за деньги соберет крепкую фалангу для осады Пантикапея. С моря ударят эпибаты. Что он может противопоставить афинской эскадре? Флот? Кишка тонка! Гарнизон крепости? Да, но он не выстоит против целой армии. Стены толстые только на акрополе, даже если гарнизон закроется там, то долго не продержится: запасов храма Аполлона хватит не больше чем на месяц. При этом город будет оставлен без защиты и подвергнется разграблению.

«Так что – сдаться? – лихорадочно думал он. – Нет, только не Периклу!»

Кизик хорошо помнил рассказы Хармида о казни самосцев. Да и искореженная рожа иларха говорила лучше всяких слов.

Надежда только на Гилона.

Он лихорадочно соображал.

«Послать в Нимфей ополченцев? Можно… Время на сбор фаланги есть, вряд ли Перикл отважится на ночной штурм: триеры не смогут подойти близко к берегу, а высадка эпибатов в холодную воду в темноте и под обстрелом дело рискованное. Понт – не Эгейское море. Даже в Элладе в мунихион плавают только специально обученные рабы – ловцы жемчужных раковин. Тиран будет выжидать, оценивая обстановку, а я тем временем поищу союзников».

Решение было принято. К стратегу Архелаю срочно отправился вестовой.

После этого Кизик вызвал ключника.

– Собирай все, что можно увезти.

– Куда? – глаза Ламприя округлились.