— Прости. О, малышка, прости. Ты права. Ты полностью права. Я – дура и лицемерка, а ты имеешь право злиться на меня, — говорит она, отодвигаясь и помогая мне вытереть слезы со щеки. – Моя мама и правда удерживала меня от твоего отца, и это был один из темнейших периодов моей жизни. Я поклялась, что не сделаю такого с тобой. Поклялась, что не стану судить того, кто захочет ценить и любить тебя. Наверное, я просто в шоке. Я всегда видела, как он на тебя смотрел, но не придавала этому значения. Ты – мой мир, Кэмерон. Ты – часть моего сердца, живущая вне моего тела, и я просто не хочу, чтобы ты пострадала. Я видела, что его отъезд с тобой сделал годы назад, и я не хочу, чтобы ты снова так страдала.

Ее объяснение помогает мне почувствовать себя лучше. Теперь я хотя бы знаю, что она не ненавидит Эверетта, просто переживает за меня.

— Понимаю. Я тоже не хочу так страдать, но тебе нужно просто поверить, что я знаю, что делаю. Отчасти, — говорю я со смешком и глубоким вдохом. – Я долго скрывала чувства к Эверетту, но устала от этого. Лагерь в порядке, но я не знаю, в порядке ли я. Ты боялась рассказать папе о своих чувствах, когда была младше? – спрашиваю я, глядя на море людей, смеющихся и наслаждающихся едой, вокруг нас.

— Я была в ужасе, — смеется она. – Признание давало ему силу. Силу любить меня в ответ еще больше или силу сломать меня так, как я мне еще не довелось испытать.

Она поворачивается ко мне, прижимает ладони к моим щекам.

— Никто не найдет ничего в жизни, не рискуя, малышка. Что тебя пугает больше: сказать ему, как ты себя чувствуешь, и получить отказ или держать все в себе, проводить остаток жизни в догадках?

— Я устала гадать. Я больше так не могу, — шепчу я.

Мама нежно улыбается мне.

 —Тогда это твой ответ. Признание твоему папе в любви было как прыжок с утеса. Страшно и восхитительно одновременно. Прыгни. Судя по всему, что ты мне рассказала, Эверетт сможет тебя поймать.

Она наклоняется и целует меня в щеку, а потом уходит искать отца. Вокруг толпа, но некоторые отходят к танцполу, позволяя видеть людей в другой части палатки, где была дверь, ведущая на ужин.

Сердце трепещет в груди, когда я вижу, как входит Эверетт.

Я давно не видела его в чем-то, кроме джинсов или шорт с футболкой, и я чуть не забыла, как он неотразим, когда принарядится. В этом году дресс-код был не таким строгим, и я сообщила всем приглашенным, что фраки и бальные платья не обязательны. Я хотела бы видеть Эверетта снова во фраке, но увидев, как он идет по комнате в прямых черных штанах, белой рубашке с закатанными до локтя рукавами и с черно-белыми полосатыми подтяжками, я раскрыла рот, ощущая, как выступает слюна. Бородка на его лице была аккуратно подстрижена, и я не могла дождаться, чтобы ощутить ее своим телом.

Мои ноги сами начинают двигаться ему навстречу. Мне нужно быть рядом с ним, опустить ладони на него и ощутить его руки вокруг себя, но я замираю, когда фантазия начинает рушится.

— Ого. Ты на миг стала мечтательной, а теперь выглядишь так, словно кто-то убил твою собаку. Что случилось? – спрашивает Амелия, подходя ко мне.

Я качаю головой, слезы наполняют глаза, и все расплывается. Я знаю, что должна отвести взгляд, но не могу.

Амелия поворачивает голову туда, куда я смотрю, и выдает ругательства, которые обычно заставили бы меня смеяться. Но в этом нет ничего смешного. Ничто из увиденного не веселит меня.

— Кто, черт возьми, эта потаскуха, и почему она висит на Эверетте? — спрашивает она, глядя на катастрофу, происходящую на наших глазах.

Я хочу сделать вид, что это не происходит. Что Эверетт не пришел на благотворительный ужин с высокой рыжеволосой девушкой, которая сейчас обвивает руками его плечи, прижимается ртом к его уху и что-то нашептывая.

«Может, она просто гость, увидела, какой он красивый, и подумала, что может ей посчастливиться поймать его? Эверетт вот-вот вежливо отодвинет ее, поймает мой взгляд, робко улыбнется и устремившись ко мне...”

Однако этого не происходит. Рука Эверетта скользит по тонкой талии рыжеволосой девушки, придерживает ее рядом с ним, они идут сквозь толпу, останавливаясь через каждые несколько футов, чтобы кого-нибудь поприветствовать.

Мое сатиновое платье с широкой юбкой изумрудного цвета, низким декольте и черным сатиновым пояском на талии, который я выбрала, думая об Эверетте, вдруг кажется глупым и гадким, по сравнению с узким белым платьем-футляром, подчеркивающим каждый изгиб тела  девушки, что виснет на руке Эверетта. Мои длинные светлые волосы, которые я два часа превращала в мягкие локоны, заплетя несколько прядей в косички и запустив их в кудри, вдруг показались детскими и не такими сексуальными, как прямые рыжие пряди девушки.

— Ладно, он пришел с парой. Это не конец света. Ты ему еще не говорила, что любишь его. Мы можем это исправить, — уговаривает меня Амелия.

Слезы начинают литься по моим щекам, и я мотаю головой, вспоминая слова Эверетта, сказанные мне, когда мы были подростками. Я сберегла их за эти годы, и они всегда придавали мне надежду.

«Это место - особенное для меня. Оно помогло мне пережить самые сложные времена. Я никогда не приведу сюда не особенную девушку. Которая значит для меня меньше, чем это место».

Или он врал мне тогда, или все это время в его жизни был некто особенный, и я просто по глупости не поняла этого. Отвлеклась на свои проблемы и фантазии, не спросила у него, был ли у него кто-то. Я хочу злиться. Хочу подбежать и накричать на него. Спросить, что он творил со мной последние несколько недель? Зачем флиртовал, смотрел так, словно хотел меня, касаться так, словно он нуждался во мне?

— Поздно, – говорю я Амелии сломленным голосом. – Он сказал, что приведет сюда только кого-то особенного. Я всегда мечтала, все эти годы, чтобы причиной, по которой он не приводил сюда девушку, было то, что особенная уже была тут.

Я смеюсь, но сдавленно и не весело.

— Я такая дура, — бормочу я, слезы текут сильнее, я начинаю пятиться от Амелии, но, как бы больно не было, не могу отвести взгляда от Эверетта и женщины, которую он прижимает к себе.