Но сильный в критике, Герцен лишен был миросозерцательного противоядия против пессимизма, его донимавшего. Он ясно видел всю порочность и обреченность буржуазного мира и "физиологически" предощущал неизбежность грядущей революции, которая с ним покончит. Но конкретных путей этой революции, ее реального облика и человеческого материала он себе не представлял. Революционное настроение оставалось при нем. Но ему недоставало революционной теории.

В своей известной статье о Герцене В.И. Ленин дал историческое объяснение этой истины. "Духовная драма Герцена, - читаем в этой статье, была порождением и отражением той всемирно-исторической эпохи, когда революционность буржуазной демократии уже умирала (в Европе), а революционность социалистического пролетариата еще не созрела".

Своеобразное историческое интермеццо. "Великое покамест". Оно ставило в тупик революционеров, воспитанных буржуазными революциями и сохранивших верность революционно-гуманитарной идее. Герцен принадлежал к числу именно таких революционеров. Он понимал, что буржуазия перестает быть силой подлинного, человечного прогресса, что у дверей старого мира - не Катилина, а смерть". Ему было ясно, что новый мир, мир социализма, уже стучится в ворота истории, что "современная революционная мысль - это социализм" и "без социализма нет революции". Больше того. В своих занятиях Гегелем и Фейербахом он, говоря словами Ленина, "вплотную подошел к диалектическому материализму и остановился перед - историческим материализмом".

Для того времени этого была немало. Но все же недостаточно для преодоления политической растерянности и историософского пессимизма, охватывающих его в годы буржуазной реакции. Он подошел к новой эпохе, но не вошел в ее разум. Он слышал "стон человеческих трясин", но не улавливал лейтмотива его вещей музыки. Его концепция социализма оставалась до конца неясной, расплывчатой, "скифской" - более прекрасной мечтой, нежели трезвой программой. И не случайно велись у нас в литературе долгие споры на тему "был ли Герцен социалистом". Простирая руки к царству социализма, он не нащупывал явственно ни его исторической плоти, ни человеческого его средоточия, рабочего класса, народных масс. И руки его ловили пустоту...

"Страшно то, что отходящий мир оставляет не наследника, а беременную вдову. Между смертью одного и рождением другого утечет много воды, пройдет длинная ночь хаоса и запустения. Мы не доживем до того, до чего дожил Симеон богоприимец". Он понимал природу своей эпохи. Он понимал и свою собственную драму. Его горизонт обрывался на грани нового дня.

Но противоядие все же было найдено - в ином плане, за пределами Запада. "Начавши с крика радости при переезде через границу, я окончил своим возвращением на родину. Вера в Россию спасла меня накануне нравственной гибели... Вера в будущее России одна пережила все другие!"

3

Покинув родину ради свободы, он унес с собой за границу родную землю. В.Гюго называл его "патриотом и космополитом". Он умел не изменять ни человечеству, ни родине.

В России был он европейцем, западником, и нашу "лапотную и сермяжную действительность" стремился просветить и переделать при помощи западных идей свободы и личности.

На Западе он стал олицетворением молодой России, вестником грядущего русского освобождения. Для передовых европейцев его пламенная речь светилась "лучезарным северным сиянием в нашей западной ночи" (Кинэ). Он открыл западным людям новую, великую и сложную, неофициальную Россию. В среду элиты международной эмиграции он явился послом революционного русского мессианства.

Эту свою посредническую роль выполнял он вполне сознательно и не раз подчеркивал ее важность. "Мы, русские, - писал он, - прошедшие через западную цивилизацию, мы не больше, как средство, как закваска, как посредники между русским народом и революционной Европой". Россия должна стать свободной. Должна не только для себя, но и для других. "Европа никогда не станет свободной иначе, как через освобождение России".

Свобода России необходима для всемирного освобождения. Мещанский Запад предал социализм - Россия его оправдает. Россия поздно пришла в историю тем лучше: ее путь не загроможден дорогими развалинами памятников, и вместе с варварством младенчества она наделена старшинством опытности. Она пройдет ускоренным путем все фазы европейского развития и, опираясь на своего мужика, не испорченного собственническим индивидуализмом, на этого своего "таборита", общинного человека, - она первая в мире осуществит социалистический строй. "Социализмом революционная идея станет у нас народною. В социализме встретится Русь с революцией".

"Полярная звезда". Знаменитый цикл статей о России и социализме. В этих статьях, полных блужданий и блеска, иллюзий, почти наивных, и прозрений, едва ли не гениальных, с исключительной яркостью сказались обе основоположные черты мировоззрения Герцена: его прогрессивный демократический гуманизм и его неукротимая вера в будущее России.

Славные годы "Колокола". Похмелье Крымской кампании, новое царствование, общее возбуждение, "воздух реформ". Герцен стремится войти вплотную в русскую жизнь, влиять на общественные настроения, даже на политику правительства. Он считает себя криком русского освобождения, бесцензурной русской речью, знаменем русской освободительной борьбы. И в самом деле, его крылатое слово перелетает запретные рубежи, зовет живых, бичует тьму, будит мысль и волнует сердца.

О тактике "Колокола" много писалось и спорилось. Герцен, видимо, считал целесообразным создать возможно более широкую освободительную платформу и для этого оставлял под вуалью революционные и социалистические элементы своего миросозерцания. Он приспособлялся к среде, к своей читательской массе, все возраставшей, стараясь расширить ее "направо" - вплоть до окрестностей дворца и даже вплоть до царского кабинета.

Позиция "Колокола" выдерживалась в тонах либерализма и умеренного демократизма по преимуществу. Подчас даже казалось, что она исчерпывается программными чаяниями прогрессивной части дворянства той поры. Это решительно отталкивало от нее внутрироссийскую революционно-демократическую разночинную среду, искавшую выход не в компромиссах с верхами, а в пробуждении самодеятельности широких народных масс. Логика намеченной цели увлекала Герцена, успех ободрял и возбуждал его, желание подсказывало мысль. "Колокол" звенел в России прекрасной музыкой освобождения. Моцартом русской публицистики заслушивались повсюду.

Но времена меняются и музыка вместе с ними. Веяния контрреформы Герцен их обличает, тон статей его становится суше, жестче, непримиримее. "Либералы" тянут его дальше вправо - в нем оживают радикал и демократ. Польское восстание, Герцен на стороне свободной Польши, либералы в объятиях реакции, революционно-демократическая молодая интеллигенция идет уже своей дорогой, имеет своих вождей. Влияние на ущербе, близится одиночество, покинутость. Трагедия изгнания и трагедия сознания. Конец "Колокола", конец очередного этапа борьбы, начало конца и всей этой замечательной человеческой жизни, одной из самых ярких в истории нашей интеллигенции.

Последние годы. Опять искания, опять раздумья. Усилия разгадать закономерную поступь истории, понять "шаг людской в былом и настоящем, чтобы знать, как идти с ними в ногу". Защита эволюционизма, мирного развития... и настороженное прислушивание: "вокруг буря, все растущая буря - вот это утешает... мы еще кое-что снова увидим!" До "кое-чего" - до Коммуны - он не дожил года.

Он умер с ясным знанием, что "теперь, наконец, я - прошедшее", с обломками многих надежд и чувств в груди, но с прежней, всегдашней, упрямой верой в свободу, родину, человеческое достоинство.

Писатель великой тревоги и великой любви. Став прошедшим, он остается вечным настоящим в живом пантеоне свободы и культуры. Его могила цветет иммортелями.

Уходя, он знал, что его сменяют "молодые штурманы будущей бури", способные учиться на его опыте, на его победах и на его ошибках. В наши дни, когда эта желанная буря пришла и смела на родине вековые бастионы рабства и всяческого угнетения, которое он так умел ненавидеть, его большое слово о человеке, о вольной мысли и вольной речи, о достоинстве личности звучит с новой силой, в новом и высшем плане. Звучит уже не как укор, протест и обличение, а как напоминание, как заповедь, как призыв. Призыв к обществу ценить и воспитывать личность, заботиться о человеке, и призыв к личности искать и найти себя.