Но не мог. Я пытался убедить себя, что сегодня тринадцатое. Ничего не помогало. Сегодня всегда было хуже всего. Страдания неизбежны.
Иногда я пил и размышлял. Впрочем, большинство годовщин я позволял себе страдать. Это доказывало, что я человек. Что искупление возможно.
Я скатился с кровати и проигнорировал ужасающую боль в голове. Когда я бросил грязную посуду в раковину, на телефоне вспыхнуло имя Ричарда. Обычно я держался подальше от людей, но это могло быть важно.
— Привет, Рич, — ответил я.
— Привет, — сказал он, и на заднем плане заструилась вода. — Я готовлю махи-махи и кимчи. Хочешь зайти ко мне?
Я никого не хотел видеть.
— Нет, спасибо. У меня планы.
— Нет, не ври. Кью сказал, что у тебя сегодня выходной.
— Ладно, — вздохнул я. — У меня плохое настроение.
— Твоя ложь становится хуже, — прошипел Ричард. — Тебе надо потусоваться. Вики проводит марафон фильмов с подругами. Мне бы не помешала компания.
Свинец застрял у меня в горле.
— Спасибо, но нет.
— Хорошо, но ты не можешь избегать меня вечно, — Ричард закашлялся. — Ну, как дела? Ты… э—э… Ладишь с дочкой клиента? Она заноза в заднице?
— С ней все в порядке, — пробормотал я, открывая холодильник. — Она испекла мне пирог.
Который исчез. Несмотря на то, что в записке говорилось, что это мое, Квентин сожрал его.
— Я думал, что ты будешь умолять меня назначить тебя к другому клиенту. Интересно…
— Почему?
— Ты ладишь с дочерью сенатора. По моему опыту, дети политиков — самые плохие. Титулованные маленькие говнюки, твердящие «Ты знаешь кто мой отец?!»
— Она не такая, — признался я, хватая коробку яиц. — Она довольно крутая.
Ричард резко вдохнул.
— Ты только что…сделал ей комплимент?
— Давай не будем придавать этому большого значения.
— Может, наоборот? — в голосе Ричарда послышалось благоговение. — Кто бы мог подумать, что она растопит ледяное сердце Кассиана.
— Хватит, — я грохнул сковородкой о стойку, передумал и выпил сырое яйцо. — Я не оттаиваю.
— Я видел фотографию, Кэсс. Тебя и Рейн.
Мой желудок сжался.
— Что?
— Я отправил тебе сообщение, и ты бы знал об этом, если бы удосужился связаться со мной, — Ричард замолчал, кашляя. — Дурацкое горло.
Я пролистал сообщения, найдя фотографию Рейн и меня, идущих через Конкорд, моя рука обнимает ее плечи. Фотография запечатлела ее страдания, когда я уводил ее от матери. В прилагаемой статье ничего не говорилось о непрофессиональной близости телохранителя, но Ричард заметил. Он добавил смайлик сердечка и подмигивания.
Потрясающе.
— Вижу.
— Ну давай, хитрый пес, — голос Ричарда звучал скорее заинтригованно, чем угрожающе. — Расскажи мне все.
— Нечего рассказывать. Она была расстроена. Я утешил ее.
Снова тишина.
— Неужели?
— А что мне оставалось делать? Игнорировать ее?
— Да. О чём может плакать дочь богатого сенатора?
Много о чём.
— Ей не с кем поговорить, а парень ее матери — грубый придурок.
— Так, так, так. Посмотри на себя, ты становишься таким заботливым.
— Это моя работа. Она очень милая, — мой неоправданно сердитый голос прогремел на кухне. — Она мне нравится. Разве это преступление?
— Все, что заставляет тебя открыться — это здорово. Но лучше бы она не была дочерью нашего клиента.
Слишком поздно. Я уже пересек этот мост.
— Мне пофиг.
— Это самый долгий разговор за последние месяцы, и он о девушке. Я думаю, это хорошо, что она так на тебя действует.
— Хватит об этом.
— Если ты придешь и поболтаешь со мной, я не буду приставать к тебе с вопросами.
— Нет, — рявкнул я. — Я вешаю трубку.
— Подожди…
Я положил трубку, ненавидя себя за то, как хорошо он меня понял. Он был прав. Я меняюсь, когда с ней.
Рейн.
Целовать ее было безрассудно и глупо. И это был кульминационный момент моей недели.
К черту, кульминационный момент года.
То, как она отреагировала… было совершенно новым. Ее губы были мягкими, как лепестки.
И, Боже, она была так нетерпелива. Оторваться от ее распухших губ, когда она пыталась сорвать с меня одежду, было непросто. Вести машину с бешеным стояком было еще труднее. Мы не говорили о поцелуе, и я волновался, что это дало ей неправильное представление.