Во дворе загалдели бабёнки и мама выдворила меня: «Иди, Вася, погуляй. Обмывать пришли».
Я пошёл на речку. Пошёл через огород, чтоб никто не встретился. На речке, думаю, сейчас никого нет – Ильин день прошёл, закончился купальный сезон. Может ежевика поспела? По кустам лазать я любитель. Берега речки местами густо поросли ивняком. А в тени ивняка прячется ежевика и смородина. Там, конечно, много и крапивы. Она меня не пугала. Ну, а где больше, где меньше ежевики, это я знаю. Пошёл прямо к Кочкарёву плёсу. Не успел забраться в кусты, наткнулся на ветви смородины, усеянные ягодами. Я попробовал поподнимал их – черно! Собирать не во что. Вышел из ивняка, хотел бежать домой за посудиной… А для чего мне её, смородину-то? Маме не до смородины сейчас. Набрать да сгноить? Нет, думаю, пусть висит. Обошёл смородинник, в другом месте в кусты полез. Нашёл всё же ежевику. Поспела, но её ещё мало. А мне много-то и не обязательно. Я ведь не впрок собирать пришёл, а так, время убить. Полазал, полазал по кустам, к воде поближе подался и наткнулся на ещё один куст смородины. Чёрная, крупная! Сощипнул несколько кисточек, сунул в рот – приятная. Но ежевику я больше люблю. Отвернулся, хотел уходить. Нет, думаю, надо на всякий случай запомнить эти кустики. Не целый год будем бабушку хоронить. Пригляделся, сориентировался, запомнил. Пошёл домой.
Бабушка уже лежала в гробу, стоящем на двух табуретах посреди избы. Её хорошо одели и в руки дали маленькую иконку. Вокруг головы ореолом разложили цветы. Сама она до груди, вместе с гробом, была прикрыта синей плюшевой тканью. Мама сидела на стуле у изголовья, погружённая в глубокие печальные раздумья. Я не стал нарушать тишину, молча подошёл к гробу, немного посмотрел на спокойный лик усопшей бабушки, и слёзы сами потекли по щекам. Я зашмыгал носом и маму как будто прорвало – так неожиданно и громко она заголосила, запричитала и закланялась, прижимая скомканный платок то ко рту, то к глазам. Чтобы так плакала мама, я ещё не видел. Мне стало страшно жаль её. Я подошёл ближе к ней, обнял и мы заплакали дуэтом.
Весть о кончине моей бабушки дошла и до Лубянки. Вечером приехал дядя Серёжа. В деревне телефон и телеграф – техника лишняя. Что случилось на одном конце деревни, через час известно на другом, а к вечеру – и в другой деревне. Дядя Серёжа долго о чём-то говорил и советовался с мамой и только потом подошёл ко мне. «Ну что, Васька? Все настойчиво и упорно считают тебя дьяволом. Как тебе нравится это звание?» – «Не нравится», – говорю. «А я бы гордился, – сказал дядя Серёжа. – Не всякий заслуживает такого звания». – «Да по мне хоть как меня зови. Не в этом дело. Все от меня шарахаются, как от заразы какой, и дружки меня избегают. Забери меня, дядя Серёжа, из Кокошино. Не могу я больше оставаться здесь». – «А ты думаешь, тебе в Лубянке лучше будет? Здесь хоть люди знают, что ты человеком родился – одумаются, рассосётся. А в Лубянке ты будешь пришлым – до смерти останешься дьяволом».
Дядя Серёжа, он умный – он всегда прав. Спорить я не стал. А когда пошёл его провожать, вспомнил про смородину и рассказал ему. «Ну, проныра ты, Васька, – похвалил он меня. – Вот это ты молодец! Вот этим и занимайся, а на людей не обращай внимания. Рано или поздно люди тебе будут завидовать и всё забудется. Делом надо заниматься, а не всякими вымыслами-домыслами. Смородина, Васька, это добрая штука. Мы с тётей Таей это дело обмозгуем. «Зима голодная, потому что бесплодная, а лето себя питает и зиме хватает». Так нам говорил наш учитель. Об этом забывать нельзя. А это что? – увидел он рога у крыльца. – Где это ты взял?» – «Да сегодня в лесу нашёл». – «Ты уже и в лесу побывал?»
Ну, я пожаловался дяде Серёже, что от меня дружки отвернулись, что вынужден был бесцельно убивать время в лесу. «Не вешай нос, Васька», – сказал он подхватив рога. Долго он их разглядывал, то ли любовался, то ли дивился их тяжести. Постукал одним о другой, подержал симметрично, представляя как бы они смотрелись на голове лося, и осторожно положил на прежнее место. «Береги их, Васька. Это искусство природы. Ценность!»
А утром рано меня разбудила тётя Тая. Я удивился – откуда она взялась? Оказывается её дядя Серёжа привёз, чтоб она помогла маме постряпать для поминок. А сам уехал заказывать для бабушки памятник. Потом надо было отвезти на кладбище копальщиков, определить место для могилки и договориться с попом, чтоб бабушку отпели. Бабушка много раз просила маму, чтоб её без отпевания не хоронили. А слово бабушки для мамы – закон.
Увидев тётю Таю, я очень обрадовался и вскочил. Ну, думаю, хоть один, кроме мамы, будет в доме человек, который от меня не шарахается. А тётя Тая спрашивает: «А далеко, Вася, смородина растет?» – «Да нет», – говорю. Сам быстро собрался, побежал в чулан, взял корзину… А ведь две корзины надо, а у нас одна. А тётя Тая говорит: «Зачем корзину. Я вот бидончик трёхлитровый взяла». – «Чудная, – говорю, – вы тётя Тая. В бидончик землянику собирают, а смородину – в корзину». – «Это почему так?» – спросила она. «А потому, что землянику – по ягодке, а смородину – горстями…»
И, взяв корзину и ведро, мы через пятнадцать минут были у смородинника. Я показал тёте Тае, как надо горстями смородину собирать, а сам ушёл к другому кусту. И наверное через полчаса она мне пожаловалась: «Вася, а ведро-то у меня уже полное». – «У меня тоже корзина скоро будет полна». – «А остатки куда?» – «Какие остатки?» – «Так я не все кусты обобрала». – «Ну, придёт кто-нибудь и доберёт». – «Кто-нибудь…» – с каким-то сожалением протянула тётя Тая. «Ну, а как же? А если бы нам с вами не досталось?» Тётя Тая спорить не стала. Я набрал полную корзину и вышел из кустов. На открытом месте стояло ведро, полное отборной смородины, а в кустах шуршала листьями тётя Тая. «Ну и во что ещё вы собираете?» – «Эх, Вася, тут конца ей нет».
Тётя тая вышла из кустов с платком, полным смородины. Положила его на ровное место, связала крест-накрест концы и у неё получилось две ноши. В латке было литра три, а может и все четыре.
И собирали-то мы с тётей Таей смородину какой-нибудь час, а как далеко я ушёл по своему внутреннему состоянию от всей давящей предыдущей суеты – не высказать. Я видел счастливое лицо тёти Таи, вышедшей из кустов с полными руками смородины. Мне так приятно было осознавать и чувствовать, что это я её сделал счастливой, и что мне никто и ничем не мешал это сделать. Как же это просто – делать других счастливыми! Но только чтоб никто и ничем не мешал тебе этого делать. Я чувствовал себя на седьмом небе. И если я когда-то кому-то делал раньше подобную радость, я не мог сам при этом чувствовать вот такую же радость, как на этот раз. Не было у меня для сравнения обстоятельств, в каких я сделал счастливым человека, будучи несчастным сегодня сам. И так мне хотелось продлить эту радость, затормозить её исчезновение. Возможно я впервые осознал всю мимолётность человеческого счастья. Ведь только стоит вернуться в Кокошино, как всё вмиг растает – и охота делать кого-то счастливым, и надежда, что кто-то тебя сделает таким. В общем возвращался я домой лениво, без настроения.
Тётя Тая сходу включилась в стряпню, которую до нас развела мама. Смородину сложили в чулан – не до неё было. Потом, после поминок, тётя Тая увезла её всю домой. Мама ей отдала и мою, сказав что я ещё больше того принесу, что я пронырливый. Я тоже помогал им в стряпне по мелочи – лука, укропа с огорода принёс, почистил, по воду сходил. То – подай, это – убери, то – принеси… А часов в десять заехал дядя Серёжа, о чём-то посоветовался с мамой и собрался ехать в Лубянку. Я упросился с ним… Мама возражать не стала и мы поехали. Дорогой мы больше молчали. Я думал о своём положении, а дядя Серёжа – о чём-то своём. Мне жаль было бабушку и я решил излить вину свою перед дядей Серёжей.
«Это я во всём виноват. Мне стыдно… и жаль бабушку». – Я ещё что-то хотел сказать, но горло сдавили спазмы и я заплакал. Дядя Серёжа обнял меня правой рукой, потом отпустил. «Все мы, Васька, стоим в одной очереди. Мы только не знаем, когда кому достанется. Не надо плакать. Эта очередь двигается спокойно. Её никто не нарушает своей нетерпеливостью. Придёт и наше с тобой время. Туда никому не хочется. Особенно туда не хочется тому, кто ничего не успел сделать. А раз ничего не сделал, значит и не понял, для чего на белом свете жил. Твоя бабушка много успела доброго сделать, потому ты ей и благодарен, потому тебе её и жаль. А ты не жалей, а гордись ею. И не плачь. Не плачь, но вспоминай её всегда с благодарностью. Ещё древние скифы, наши далёкие предки, оберегали могилы своих отцов и дедов от посрамления. Жизни не жалели во имя праха своих родителей. Войны объявляли посрамителям. В человеке всегда должна жить благодарность. Если мы забудем благодарность, мы потеряем основной смысл жизни». – «А в чём он, основной смысл жизни?» – спросил я. Спросил не потому, что мне вдруг стало это интересно, а просто так, вроде как по инерции. «Основной смысл жизни, Васька, в совершенстве». – «В каком – совершенстве?» – «Мы должны совершенствовать весь человеческий быт и создавать лучшие условия для жизни потомства, тем самым совершенствуя себя. Для этого существуют науки, искусство и общечеловеческое сознание, как копилка всех достижений человеческого разума». – «Ты, дядя Серёжа, говоришь так, как будто все на свете должны учиться и делать открытия». – «Молодец, Васька! Ты правильно меня понял». – «А что открывать-то? Парни наши жалеют, что всё уже открыто». – «Парни жалеют? А ты не жалеешь?» – «А какой я открыватель? И что в нашем Кокошино открывать-то?» – «Открывать, Васька, много, что можно, и везде, на каждом шагу. Жить бы человеку ещё миллиард лет, и он так и не открыл бы всего, что есть на Земле, на других звёздах и вообще в природе». – «Почему «бы»?» – «Что – «почему – «бы»?» – «Ты говоришь, «жить бы человеку…» – «А… Жить бы человеку, да не сможет он столько жить». – «Почему?» – «В природе всё ритмично, ну, или циклично. Всё подчинено законам ритма. Жизнь в природе вечная, бесконечная. Но она развивается периодично (циклично). Природа, она как бы забавляется, пробует организовать жизнь по-разному. Вот она, исходя из условий на планете, стала создавать жизнь задуманным ей организмам, совершенствует их до определённого времени. Но приходит для её организмов какой-то предел и она их стирает, зачёркивает и начинает всё сначала». – «Ну и для чего тогда делать открытия?» – «Не для чего, а для кого. Я же сказал, что человек должен быть благодарным. Если для тебя бабушка старалась, ты должен отплатить за её старания». – «Кому?» – «Потомкам. Своим потомкам. Твои потомки ведь тоже были в планах твоей бабушки. Это же и есть закон Природы. Ну, а пока мы живём, мы должны выполнять все законы Природы. Вот ты требования матери выполняешь?» – «Выполняю». – «Почему?» – «Я же перед ней в долгу». – «Природа, это тоже – наша мать. И мы все перед ней в долгу».
