Хорошо, что она глухая. Бабушка, в чью квартиру я звоню каждый раз, когда хочу попасть в девятку. Девятый дом по нашей улице, да ещё и девятиэтажный, на районе зовут девяткой. Там живёт бабушка, которую я однажды проводила до дома. Тогда-то я и узнала номер её квартиры. Но иду я не к ней.

Девятка – единственный дом в округе с незапертой дверью на чердак. Глуховатая бабушка слышит звонок домофона, снимает трубку и просто открывает дверь, потому что думает, что пришёл почтальон или соцработник. Она открывает всем. Я не захожу к ней – иду на крышу.

Ветра сегодня почти нет, но солнце слишком яркое: лучи бьют в карманное зеркальце и слепят глаза. Ничего, всё лучше, чем дома.

Я достаю из сумки косметичку. Отцовских денег хватило не только на новые кроссы (их даже супер-Арина заценила), но и на крутую подводку для глаз. Когда ей накрашусь, Аринка вообще с ума сойдёт.

Арина – звезда класса – как-то раз разрядилась в школу так, что кто-то из наших сказал: «Ну, сууупер!» С тех пор она стала супер-Ариной. А я просто Анька. Мы с ней что-то вроде подружек-соперниц. То есть, не особо-то мы и дружим, но соперничаем точно. Звание самой симпатичной девчонки класса просто так не даётся, его-то мы и не поделили. Арина за него убить готова и ни за что не упустит случая выделиться, особенно – если удастся – на моём фоне. А я, наоборот, не выпячиваюсь. Просто знаю, что гораздо симпатичнее её. И одеваюсь круто. Теперь вот ещё и подводку купила, так что будет просто блеск.

Ащщ! Мокрая чёрная стрелка уехала из уголка глаза куда-то вбок. Вот тебе и блеск – сикось-накось всё. Я часто моргаю, жмурясь от слепящего света, и стираю краску с век. Ещё раз. Ну вот, уже лучше. Кривовато, конечно, но уже куда ни шло. Надо бы пожирнее – так глаза будут ярче.

Фух, вот уж не думала, что это так сложно – я ж хорошо рисую. Брови вот сразу научилась, прям как у Кары Делевинь. Ладно, ещё разок стираю, и снова в бой. Ага, вот то, что надо. Прям кошачий взгляд. Эдик со стула упадёт.

У нас с ним сегодня видео-чат. Первый за целую неделю. Честно, я думала даже надуть губы, ну там, помучить его немного, но теперь решила, что не буду. Разве можно обижаться на любимого? Уверена, он скучал так же, как и я. Тем более что… После нашего с ним последнего разговора я отправила то фото. Доказала, что люблю его и буду любить. Всегда.

Мы познакомились с Эдиком в тиндере месяц назад: годовщина у нас как раз сегодня. Когда он исчез на прошлой неделе, я сразу и не вспомнила про неё. А теперь поняла: ну конечно, он хочет сделать сюрприз! Да-да, сегодня, наверняка, он что-то задумал. Даже мурашки по коже от предвкушения. Как же это здорово – любить!

Всю эту неделю я просматривала фотки в своём профиле, которые он лайкал, перечитывала его комментарии. Конечно, он не мог так просто исчезнуть. Он ведь сам писал: «Со мной никогда не было такого. Просто увидел девушку – тебя – и потерял покой. Вообще не сплю, не ем, только о тебе думаю…» Я, конечно, сначала мялась, мол, да что во мне такого? А он: «Ты просто самая крутая, самая красивая из всех, не могу насмотреться на тебя, так мечтаю быть всегда рядом!»

Я тоже хочу этого. Точно знаю, что хочу, иначе ни за что не отправила бы ему то фото.

Я бросаю подводку и карандаш в косметичку – пора бежать. Майя в садике уже, наверное, заждалась, а мама, конечно, с утра в отключке. С тех пор, как отец привёз деньги, она не просыхает. Хоть бы Майка опять не подхватила какую-нибудь заразу: хоть неделю в садике, а и то не на мамку смотреть целый день.

Хорошо, что деньги отец делит между нами поровну: знает маму. В итоге хватает и на еду, и на шмотки, и Майке на игрушки. У неё вообще самые красивые игрушки из всех в группе – как ни приду забирать, всегда кто-то из детишек ходит за ней по пятам, канюча: «Ну позяюста, дай поиграть!» Только она делиться не любит. Приходится объяснять, мол, ты поделись, а потом и с тобой кто-то поделится…

Ирина Игоревна, воспитательница, смотрит на меня как-то косо. «Неужели Майка опять подралась с кем-то из мальчишек?» – мелькает мысль.

– Анюта, а что у тебя с глазками? – вдруг спрашивает она, пристально рассматривая мой суперский мейк.

– Эээ… Ну ничего, наверное, а что? – я оглядываюсь в детское зеркальце, пока Майя возится с ботиночками.

В обрамлении мультяшных наклеек-бабочек моё лицо с глазами а-ля «рок-звезда». Они, и правда, ярче как будто стали. Глаза. Синевы стало больше, а ведь они у меня серо-голубые. В общем, всё круто.

– Ты куда-то собираешься в таком виде? – Ирина Игоревна оглядывает меня с ног до головы и слегка поджимает губы.

– Да нет, – отвечаю. – Домой сейчас…

– Угу, – кивает она. – Правильно.

Завидует, не иначе. Лучше бы мастер-класс попросила.

– Как у Майи? – спрашиваю я.

– Описалась опять днём, – отвечает Ирина Игоревна и кивает запыхавшейся мамочке, к которой с порога кидается заждавшееся чадо. – Здравствуйте! Сашенька сегодня – молодец, всё скушал.

Мамочка начинает выражать бурный восторг, обещая чаду мультики вечером, а Ирина Игоревна снова смотрит на меня:

– Ты поговори с мамой, я бы к врачу сводила её, педиатр участковый пусть направит куда. Может, почки надо посмотреть…

– Все дети писаются, – отвечаю я.

– Но в таком возрасте на это уже надо обращать внимание. Я, если встречу твою маму, сама ей скажу.

«Ага, конечно, встретите вы её! Если только с утра у пивного ларька вам что-то понадобится!» – думаю я и говорю:

– Я тоже долго писалась, но ничего, выросла.

Ирина Игоревна снова поджимает губы. Майя берёт меня за руку и тянет к двери. «Пока-пока!» – машет она с порога. Ирина Игоревна расплывается в улыбке. Мы прощаемся.

«Никакая Майка не больная. Ну и что, что скоро пять? Все дети писаются».

Мамы дома не оказалось. К тёть Лене ушла, не иначе. Плохо: трезвой оттуда она не придёт. Ещё и не ела ничего: пельмени лежат не тронутые со вчерашнего вечера. Я иду на кухню и ставлю сковороду на плиту: надо доедать, чтобы не испортились. Что бы с нами вообще было, если бы отец не давал денег?

«Да что он может, кроме денег, папаша-то твой? – в голове звучит мамин голос. – Где он, скажи мне? Куда упорхнул? Ты хоть имя-то его помнишь?»

Помню. А вот куда упорхнул, не знаю. Он приезжает раз в месяц, а потом… Просто пропадает. Не звонит вообще никогда. Соцсетей не ведёт. Его словно нет в этом мире. Он рождается на рассвете и умирает на закате одного и того же дня. Дня, когда привозит нам деньги.

«Как в школе? Как экзамены?» – спрашивает он из раза в раз не зависимо от погоды и времени года. Так и хочется крикнуть: «Алё, гараж, ты чего? Летние каникулы, какая учёба?» А потом рассмеяться: «Шучу, до каникул ещё вечность, и это просто кошмар!»

Может, и он улыбнётся. Вот, чего я точно не помню, так это его улыбку.

Мама говорит, он ушёл от нас, когда мне было два года. Ушёл, и больше она никогда не знала, где он и что делает, пока он сам не появлялся на пороге. Она говорит, что и не хочет знать. Она повторяет: «С паршивой овцы хоть шерсти клок» – это про деньги.

«У матери своей, небось, до сих пор ходит клянчит, а эта старая выдра и рада! Вырастила сына – три раза в жизни видела за всё детство, ни пелёнок тебе, ни болезней, ни истерик! Хороша мамашка!»

Ему ведь почти сорок, неужели и правда берёт деньги у бабушки? Я бы спросила, да видела её в последний раз, ещё когда не умела говорить.

А он ведь и на Майку даёт, хоть и не дочь она ему. Он, конечно, это знает – мне почти одиннадцать было, когда она родилась. Но она думает, что папа у нас один – о том другом, который ей на самом деле родной, ни она, ни я и не слышали.

У меня, конечно, будет по-другому. Настоящая семья. Эдик говорит, пожениться можно будет сразу, как мне восемнадцать стукнет. А заявление ещё раньше подадим. Это, конечно, всё равно ещё два с лишним года, но куда деваться – до восемнадцати можно, только если ребёнок, а мы с Эдиком не хотим так рано. Да и Майка-то ещё не выросла.