— Сейчас мы на эту толстую купчиху широкую юбку наденем, — рассказывает Егорий и широкой глиняной полосой обернул бабу вокруг колоколом, — а на юбке оборки наведем.

Помял юбку волнами, и в самом деле оборки на ней зашелестели.

— А теперь руки с рукавами прилепим. Работать-то купчиха не любит, стоит руки в боки, покрикивает.

Пальцы в воду обмакнул и всю бабу разгладил. Заблестела баба, загордилась.

— А глазки? — ерзает от нетерпения Ванятка.

— Поди принеси из веника тоненький прутик и поставь им две точки на купчихиной голове.

Ванятка так и сделал.

— Ну что, глядит купчиха? — грустно спрашивает Егорий. — Эх, кабы мне кто прутиком волшебным глаза раскрыл…

— Хотю кису, — не дает погоревать Ванятка.

— Ну подай мне тогда черной глины. — Скатал толстый огурец. — Вот такой Терентий пузатенький будет. А голову с ушами из красной глины слепим. Ставь ему, Ванятка, глаза. Давай уж и лапы с хвостом тоже красными сделаем, а в хвосте палочкой свисток прокрутим. Как свистнет он в свой свисток, все мыши в лес убегут. Пускай пока Терентий сохнет, а мы с тобой Даше живулю красненькую слепим.

— А мамане?

— Маме черную лошадку с длинным хвостом, как у нашей Звездочки, а на ней мужик бородатый скачет. Потом козу с рогами слепим, буренку с колокольчиком, свинью с толстыми поросятками. Пускай лежат, мать сосут и хрюкают.

Так до самого вечера не разгибаясь просидели.

А на лавке как на шумном базаре: бородатые мужики, бабы с ведрами или с детьми на руках, лошади с острыми ушками, коровы бодливые, собака с кошкой в обнимку, какие-то крылатые звери диковинные, кричат, мычат, толкаются, песни поют — живут, одним словом.

Ох и радости было, когда все с работы домой вернулись!

— Гляньте, — хохочет Марьюшка, — какой козел веселый в дуду дудит!

— А бороденка-то, — всхлипывает Акулина, — ну вылитый дед Афанасий!

Первый раз за все время Егорий улыбнулся. Никому не сказал, как страшно устал, будто боролся с кем целый день и победил-таки. Лег на лавку и уснул мертвым сном, а чему улыбался во сне — никто об этом не знает.

Всю зиму студеную Егорий с утра до ночи игрушки лепил. Две кадушки глины перевел, работой беду свою к земле гнул.

Уж и сесть в избе негде. Все лавки, полки, полати и даже чулан сотни игрушек заселили.

Марьюшка с дочками за зиму выучились красками их расписывать. Сначала робели, конечно, боялись отцову работу испортить, а потом так разошлись, откуда только смелость и умение взялось!

Гусиным пером, а не кистью расписывали, оно к сырой глине не липнет. И красок-то всего три брали: ярко-малиновую, желтую, как подсолнушек, и изумрудную, как травка молодая после дождя, а такие игрушки нарядные получались — глаз не отведешь!

Вечерами, когда холодная луна синим светом снега красила, а злой мороз реку ко дну примораживал, зажигали в избе смоляную лучину. Неярким, теплым солнышком освещала она этот маленький, уютный мир, в котором дружно жили люди, задорные глиняные человечки и улыбчивые звери.

Ни одного страшного чудища, ни одной злой игрушки руки не сотворили, одна любота. Да и по всей Руси необъятной, как бы тяжело ни жил русский народ, всегда мастера строили, писали, резали и лепили только доброе и радостное. Насмехался народ над черным злом и над самой смертью, потому что смех испокон веков оберегом от всех бед был.

Длинная зима в работе быстро пролетела. Бабушка Акулина уж весну песней заманивает:

Услышала весна, пришла. Верба ее первая пушистыми ветками встретила. Храброе деревце, не боится ночного морозца. Все деревенские наломали вербовых веток, похлопывают несильно друг друга и свою скотину по спинам и приговаривают: «Верба красна, бей до слез, будь здоров!» От весенней вербы здоровье и сила в человека переходила.

Вот уж и Егорьев день после сева наступил. Скотину из темных хлевов на травку гнать надо. Ну, бабушка опять «шишек» напекла для буренки и Звездочки, что Егория из плена вывезла. Утром пошептала над ними, по обычаю, и ушли все вместе со скотиной в поле, даже Ванятку взяли.

Остался Егорий один. От двух кадушек только на одного маленького жаворонка, может, глины хватит. Вдруг слышит: стукнула в сенях дверь и кто-то быстро в горницу вошел.

— Кто здесь? — спрашивает Егорий. — Ты, Марьюшка?

— Нет, я не Марьюшка, — отвечает гость, а голос незнакомый, чистый и сильный. — Что же ты, хозяин, в избе сидишь, когда в поле быть должен?

Побледнел Егорий:

— Отходил я свое, добрый человек. Нечего мне в поле больше делать.

— Да нет, — говорит чужак, — есть у тебя там сегодня дело. Иди за мной!

— Рад бы, да не могу, — глухо говорит Егорий, — слепой я, аль не видишь? Не дойду.

— Я доведу тебя, — говорит гость властно, взял за руку и повел молча за порог, потом за ворота, за околицу и привел на широкий луг.

— Вот и пришли, — сказал незнакомец, наклонился к траве, зачерпнул полные пригоршни жемчужной росы и плеснул Егорию в лицо.

Отшатнулся Егорий, будто огнем холодная роса его обожгла, руками за глаза схватился.

— Не бойся, — спокойно говорит человек, — отведи руки. Ну, видишь ли?

Осторожно отвел Егорий руки, и словно яркая молния перед ним вспыхнула!

— Вижу, — шепчет, — вижу! Ви-жу-у! — И смеется, и плачет, и дрожит весь от волнения.

Смотрит, а перед ним златокудрый юноша в сверкающих доспехах стоит и на блестящий меч опирается.

— Георгий-воин! Да сплю я или чудо мне явилось?! — пятится Егорий. — За что же свет мне подарил?

— За то, что не сломился. Каждый в жизни через мрак и слепоту проходит, да не всякий прозревает. Вот за победу над собой я тебя и озарил. Теперь прощай!

Заискрился вдруг золотыми искрами все ярче, ярче и растаял. Только белое облачко полетело над лугом и пропало…

Что это было, чудо ли, сон ли светлый или бабушкины травы Егория исцелили? Никто эту тайну не знает…

День за днем, будто дождь сечет, неделя за неделей — травой растет, а год за годом, как река, бежит.

Много лет прошло с того чудесного дня, когда Егорий опять свет увидел. Уж и Ванятка улетел из родительского гнезда. В деда пошел, колокола полюбил и льет их теперь в Москве такие звонкие, до самых Двориков слава о них докатывается. И дочки замуж повыходили за хороших парней, Егоровых учеников.

Выполнил он наказ Никодима, не утаил своего таланта, все щедро ученикам роздал. А было их у него столько, что на три артели хватит.

С дальних сел шли к нему на выучку ясноглазые, любопытные до всего мальчишки. Кто оставался, а кто уходил, поняв, что не его это дело. Таких Егор силком не держал. Не хотел, чтоб в ком-нибудь еще раз Мирон повторился. Много на земле ремесел, пускай выбирают только свое, чтобы и себе удовольствие, и людям радость, как Никодим говорил.