Человек лежал в постели, белой простынёй растекаясь по кровати и лишь свистом дыхания обнаруживая своё остаточное существование.

Приглядевшись, можно было заметить его лицо. Оно почти утонуло в гуще фланелевых простыней.

Бледный крупный лоб покрыла испарина. Она была липкая и горячая, похожая на разогретый воск. Две тёмные впадины особенно выделялись в общей топографии лица. В глубине впадин мигали, точно светлячки, два маленьких слизистых глаза. Они старательно выхватывали картины окружающего мира.

Что о теле человека: хребет его истончился, а кости при передвижении стали хрустеть. Хруст этот напоминал звук хождения по гравию.

В комнату вошёл доктор. Следом за ним появилась суетливая женщина, жена человека.

– Доктор, – прощебетала жена. Голос у неё был на редкость звонкий. От него у человека, в который раз, в желудке возник своего рода вибрационный отклик, совершенно неприятное чувство, сродни изжоге.

– Доктор, – продолжила жена человека, – вот уже три дня, как мой муж в таком состоянии. Он постоянно что-то бормочет. А посмотрите, посмотрите, какой безумный у него взгляд!

Доктор наклонился к больному. Проверил состояние зрачков. В зрачках пациента, словно в калейдоскопе, мелькали красочные картинки. Это обеспокоило доктора.

– Скажите, дорогая, – доктор взял руку жены и отечески погладил, – не замечали ли вы за вашим мужем каких-нибудь странных метаморфоз?

– Вроде бы нет, разве что… – жена в задумчивости отвела взгляд. – Иногда он превращается в красочную лужу.

– Что, простите? – спросил доктор.

– Ну, в красочную лужу, – осторожно повторила жена. – Он растекается сначала по постели, затем переплывает, если можно так выразиться, на стену. Я ещё ругаю его, ведь у нас совсем новые обои…

– Все ясно! – доктор встал. – Ясно! У вашего мужа завёлся талант!

– Что? – жена человека побледнела от волнения, да так, что даже доктору стало её жаль. Он предложил ей сесть в кресло, а сам принёс стакан воды.

Через минуту женщина пришла в себя:

– Что же это, доктор? Где он мог его подцепить? – женщина встала с кресла и подошла к мужу. – По выставкам, небось, шлялся! – пальцем она ткнула его в плечо.

Плечо растеклось по кровати и в метаморфозе своей стало напоминать разлитые краски, но быстро собралось и стало плечом обратно.

– Поосторожней с больным, – доктор удержал её от последующих нападений на мужа. – Насилием тут не поможешь, моя дорогая. В таких случаях человеку поможет лишь вновь приобретенная почва под ногами. Понимаете, моя дорогая, вы должны напомнить ему о том, кто он есть. Сейчас у него что-то вроде расстройства личности. Он воображает, будто знает «истину», как они обычно выражаются. Не волнуйтесь, дорогая, нет-нет, он не опасен. Лучше послушайте, что вам нужно сделать. Вам нужно добиться его выздоровления, а уж ничего не выйдет, если позволить ему разлёживаться на кровати, в то время как другие люди, талантом не заражённые, трудятся в поте лица, как мы с вами, дорогая. Поэтому, в первую очередь, вам необходимо заставить мужа выйти на работу.

Жена человека принялась судорожно записывать.

Доктор продолжил:

– Далее важно полностью изолировать вашего мужа, по крайней мере дома, от каких-либо источников или продуктов творчества. Вы должны убрать все краски, картины, книги, в общем, всё то, что может послужить напоминанием о болезни. Вы всё записали, моя дорогая? Отлично, – доктор направился к выходу, – А самое главное, не забывайте его унижать, тем самым сдерживая его гипертрофированное эго от дальнейшего роста. Напоминайте ему о том, что он обычный человек и никаким даром, – доктор хихикнул, – никаким даром не обладает.

Доктор ушёл, и человек смог в полной мере насладиться своими видениями.

Солнце охрой буравило кобальтовые небеса. Спесартиновые облака яркой нитью вшивались в картины его видений. А они все сменялись, и каждое из них человек видел с непревзойденной ясностью. И от осознания этой ясности и красоты внутри у человека затеплилось ощущение истины.

Больше всего Игорь Андреевич боялся смерти. Если его знакомый серьёзно заболевал или хуже того – умирал, Игорь Андреевич начинал притворяться, что он этого человека не знал вовсе.

Когда умер его дед, на вопросы о его смерти Игорь Андреевич отвечал невнятно, увиливал: «А о ком, собственно, речь идет? Вроде, есть кто-то знакомый, но он как-то пропал из вида, исчез».

Кладбищ Игорь Андреевич избегал. Если родственники звали его туда, Игорь Андреевич сопротивлялся. Но противился он этому не агрессивно. Скорее, он отвечал что-нибудь вроде:

– С удовольствием, но много дел, – и добавлял туманно, – неотложных.

Игорю Андреевичу хотелось, чтобы любое происшествие, связанное со смертью, шло как бы мимо него и, не касаясь его, протекало где-то сбоку.

Лишь раз случилось ему оказаться на кладбище. Он пришёл на могилу жены. Затащили его туда её родители.

Зайдя на территорию кладбища, Игорь Андреевич абстрагировался от окружающего. Рассматривал местную архитектуру, разговаривал со сторожем (разумеется, не о смерти). Как мог оттягивал момент приближения к могиле.

Но они всё же подошли к ней. Веяло холодом. Игорь Андреевич поёжился. Рядом с могильной плитой стоял стол.

Тёща разложила на нём еду и заботливо пригласила сесть:

– Кушай, Игорёк, водочки выпей. Помяни жёнушку.

Сама тёща встала и положила конфет у надгробья, пусть, мол, «угостится».

Игорь Андреевич стоял в недоумении. «Угостится? – думал он. – Да, как она угоститься-то может? Нет у неё теперь ни языка, ни зубов, ни пищевода. Желудка у неё нет. Ничего нет. И самой её нет. Так что это за издевательство такое?»

В ужасе смотрел он на трапезу родителей жены, что наполняли свои желудки в присутствии покойницы, желая ей «угоститься», хотя та была уже не в состоянии.

Он смотрел на их подвижные губы и языки, алчущие насыщения. Наконец, ему стало казаться, что они едят его жену. Едят и приговаривают: «Нежненькая-то какая попалась».

Жуют как будто не только ртом, а всем своим существом. Глаза пустые, холодные. И взгляд жадный устремлен лишь на то, что поедают:

– Да, мясо в этот раз отменное. Самое то на закусь, – торопливо проговорил тесть, засовывая в рот непомерные куски, давясь и чавкая.

Игорь Андреевич, весь белый, медленно приближался к калитке, родственники же со звериным нетерпением продолжали трапезу. Он отпер калитку и прокричал:

– Жрите-жрите, скоты, ироды! Только я вам не достанусь. Меня вы на двоих не поделите! Не дамся! Не дамся!

Игорь Андреевич кинулся бежать в сторону выхода. По пути он споткнулся, влетел головой в могильную плиту – и сразу же помер.

Неокан Авдосьевич был человеком скромным. Имел он скромные потребности. За женщинами ухаживал скромно, украдкой. Высматривал их маленькими глазками и любовался. Любовался и предвкушал. Иногда предвкушал, как знакомиться будет, иногда – как не будет знакомиться. Но предвкушал что-то всегда.

Был он человеком настолько тихим, что часто о нём забывали или не замечали вовсе. Бывало, неправильно имя напишут и не то что буквы перепутают или их порядок, а имя его писали с маленькой буквы, а потом удивлялись: «Как это мы так перепутать могли? Неясно».

Не любил Неокан Авдосьевич людные места. Не замечали его и там. То на ногу наступят, то пихнут в бок, да с такой силой враждебной, что он согнется от боли и ещё долго потом будет потирать бок, вспоминать с обидой.

Вы, верно, подумали, что Неокан Авдосьевич роста небольшого, щуплый? Нет же! Роста в нём было метр девяносто, плечи широкие. В целом вид он имел статный. Только скромным был. Ходил, пригибаясь, сутулясь, втянув голову, будто скрыться хотел от людского взгляда.