К сожалению, мой сценарий совсем не подходил для них. Это была первая трещина между мной и Мартином, это было мое первое унижение. Потом это ушло, забылось, но это было так, и шрам остался. Мартин сказал «хорошо», повернулся ко мне спиной и стал ласкать Дашу. Господи, теперь, если бы я выжила и если бы любимый мной человек стал делать мне больно — я не буду терпеть, я скажу ему об этом! Но тогда… Тогда я была адептом «Тропика рака» и «Эммануэль», проповедницей полигамности и наслаждения. И только когда они, лежа в моей собственной постели, стали целоваться на моих глазах, я вдруг поняла, что происходит что-то ужасное. И чем больше он ее ласкал, тем сильней мне не хотелось этого. Я вдруг поняла, что они не перестанут. Он сбросил с нее одеяло, полез к ее животу. Процесс любви был скомкан. Не было продолжительных ласк, далеко уходящих, медленных, эротичных. Они поласкали друг друга, а потом он просто развел ее ноги, вошел в нее и стал ее трахать. От меня в трех сантиметрах. Кровать вздрагивала, потная нога Дашки касалась моей, она постанывала, раскрыв рот, а мне это казалось пошлым, противным и мерзким. Я говорила вам о наркотиках: когда я их принимала, у меня были нарушения восприятия мира. Какие-то вещи казались большими, какие-то маленькими. Тогда Дашкино тело показалось мне огромным. Давящим. Я помню каждую черточку ее. Она высокая, стройная, точнее — худая, с плоской грудью, с худыми стройными ногами и таким животиком подростковым. Тонкая талия и широкие бедра, фигура манекенщицы такого европейско-американского типа. Она лежала под Мартином, ее ребрышки все обозначились. Ее ноги раскинуты в разные стороны и касаются меня. Когда ее нога коснулась моего тела, меня просто обожгло, я почувствовала физическую боль. Нервы были на пределе. А Мартин даже не повернулся в мою сторону. Как будто меня нет. Если бы он был хоть чуть-чуть умнее! Хоть немножко более чутким! Ну заметь ты меня, погладь, скажи хоть что-то! Если я не буду чувствовать себя обделенной вниманием, я успокоюсь, и тебе же будет лучше! А он, боясь, видимо, другую девочку потерять, просто плевал на меня.
Я отвернулась, а они занимались любовью. Рядом со мной. За моей спиной. Я слышала каждый их звук, стон, хрип. Это было долго, ведь я сама научила его растягивать удовольствие, делать передышки, менять позы. Потом он все-таки слез с нее, лег рядом, и тут со мной случилось что-то страшное. Я стала дрожать. Я не могла заплакать, я стала дрожать. Меня трясло. Как в судорогах. Но вместо того чтобы меня обнять или хотя бы нас двоих обнять, он повернулся ко мне спиной, обнял Дашу руками, положил ее голову на свое плечо, и они уснули. Горе мне горе! Даже сейчас мне тяжко вспоминать об этом. Причем тогда он меня любил, я знала это, он доказывал это своим поведением, он написал семь моих глобальных ипостасей, это была просто ода! И чтобы при такой любви — вот так!
Я лежала и не знала, что мне делать. Прижаться к нему и обнять, но зачем? Чтобы законтачить, не порвать окончательно? Но разве, потрахав Дашку, он не должен был сам, первым подумать обо мне? Я дрожала, мне было холодно, мне нужно было надеть хотя бы носки. А он вдруг сказал: «Прекрати дрыгаться!» Я встала и ушла в другую комнату, у меня в голове был уже другой сценарий, я давала ему шанс реабилитироваться. Я думала: сейчас он пойдет за мной, потому что он меня любит. И когда он ко мне придет, я к нему повернусь, разрыдаюсь, и у нас будет бурный секс. Эта идея, что сейчас он ко мне придет и мы с ним будем ласкаться и спать вместе, дала мне какой-то глоток жизни и надежду. Пусть мне нельзя, пусть мне будет больно, я была готова перетерпеть любую боль. Потому что пережить унижение заброшенности хуже физической боли. И я знала, что как бы он ни выложился только что с Дашей, он может еще. Это неоспоримо, в то время мы каждую ночь занимались любовью дважды. И вот я лежу и жду его, секунды считаю, прислушиваюсь к каждому звуку. Но он не пришел. Более того, я вдруг услышала характерный скрип кровати. Это он снова трахал Дашу. И тогда я покусала себе руки. У меня было ощущение покруче, чем когда мой муж изменял мне с девочкой Таней. Потому что там, даже страдая на полу у соседей, я знала, у меня был Мартин в кармане — весь, от ногтей до печенок в меня влюбленный. А тут? Я кусала себе руки и просила Бога только об одном: чтобы быстрей закончилась эта ночь!
Сейчас мне так смешно! Черт подери, да пускай он хоть сотню, хоть две сотни поимеет — мне без разницы. Но тогда мне было больно и тяжело безумно. Ведь он занимался с ней любовью, а ко мне не пришел. Это закончилось где-то в три, я не спала до утра, я встала в шесть. Какого черта лежать? Я ходила по квартире, пила кофе и думала: уйти мне или остаться. Как поступают нормальные русские женщины? Впрочем, с нормальной такого бы не было. А если бы было, то не так.
Сколько случаев, когда женщина, узнав, что ее муж только посмотрел на другую женщину, хлопала дверью и уходила от него. А тут вообще Содом и Гоморра. Я, как сомнамбула, ходила по квартире и казнила себя: ты сама, сама это сделала!
Все-таки наступило утро. Проснулся Мартин и стал делать вид, что ничего не произошло. Он то целовал Дашу, то лез мне. Ситуация была натянутая, и Мартин быстренько влез в душ, а потом сразу убежал на работу. Просто бросил меня в этой ситуации, не пытаясь успокоить и не желая выбирать между мной и Дашей. Он безумно боится выбора. Он не мог сказать Даше: знаешь, ты, конечно, классная девочка, но я люблю Алену. И он не мог сказать мне: знаешь, пошла ты на фиг отсюда, я буду с ней жить. Он ничего не смог сказать. Он удрал на работу, как трусливая крыса, а меня бросил на разговор с Дашей.
Мы поговорили. Я со своей дебильной психологичностью признала, что я их сама спровоцировала. В итоге получилось, что все хороши, а одна я плоха, потому что я виновата во всем. Если бы не я, этого бы не произошло. Как здорово все повернулось! Мало того, что они трахались, а потом спали и храпели, а я это все слышала и испытывала боль и все муки ада, так к тому же я в этом и виновата! И я же готовлю Даше завтрак, даю ей свою пену для ванны, и она принимает ванну — очень чистоплотная девочка. И чистенькая и сытая уходит в свой театр на репетицию. А я в то время не работала и сидела дома. Такая новая русская была. Правда, на секцию я не пошла — не было сил. Я надела халат и, не умываясь, как бомжиха, просидела целый день в кресле. Даже по телефону никому не звонила, потому что Мартин и Даша взяли с меня обещание, что я никому об этом не расскажу. Иначе им будет стыдно. Тем паче что в Дашу влюблен Савельев, это как бы его девушка. И поскольку я очень люблю Мартина и дружу с Дашей, я дала им слово молчать.
Я сидела, как больной шизофреник, картина мира раздваивалась, рушилась. Мне даже некому было вылить свою боль и отчаяние. Не с кем было посоветоваться. Мне нужен был человек, который хотя бы выслушал меня. Этого не было. Мартин, видимо, тоже по-своему переживал, он пришел с работы, и мы попытались как-то поговорить. Я сказала, что мы с Дашей все обсудили и утрясли. Мартин очень переживал за Савельева, поскольку Даша — пассия Савельева. Наверно, он в первую очередь переживал за Савельева, потом за себя, а потом за меня. Но это не мешало ему продолжать в том же духе. Всегда, когда Даша приходила к нам, мы были втроем. Это не было совсем уж плохо. Но после всего пережитого мне не хотелось быть с Дашей. И я помню, что мы просто возились вместе, гладились, а потом Мартин вошел в меня и стал меня трахать. А я перед Дашкой испытала стыд, что он меня предпочел, я стала говорить: «Мартин, давай еще Дашу попробуй». Он пытался, но я видела, что это не для него. Секс втроем — это особое искусство делания любви, Мартину это недоступно. Если бы мне пришлось в подробностях рассказывать о сексе втроем, то это был бы рассказ не про Мартина, а про Андрея, питерского торговца наркотиками. Андрей был эстет и сладострастник, он знал, как, что, когда и кому, он получал наслаждение от секса сразу с двумя, а не по очереди то с одной, то с другой. А с Мартином это не было удовольствием. У него не было ни умения, ни такта сделать так, чтобы всем было хорошо, он просто хватался то за одну, то за другую.
