– На пару слов.

Открылась дверь, и они вошли в комнату.

– Ваш кофе здесь.

Они были в комнате правительства. Посередине длинного стола, перед самым большим креслом, стоял поднос с кофе, к которому премьер-министр устремился с такой прытью, что последние шаги почти бежал. Он надеялся успеть первым и завладеть сахарницей. Но к тому времени, как он опустился в кресло, весьма строгого вида, ему уже налили кофе. Сахара на подносе не было. И даже молока. Однако в серой тени кофейника он различил полумертвую синюю муху. Ее крылышки то и дело подрагивали. Джим заставил себя отвести взгляд от мухи, когда к нему обратился другой человек. Ему казалось, он вот-вот чихнет.

– Насчет Комитета 1922 года [5]. Знакомые все, мать их, лица.

– А, да.

– Прошлым вечером.

– Конечно.

Дрожавшие мушиные крылья издавали легчайший шелест покорности судьбе.

– Рад, что тебя там не было.

Синяя муха, умершая больше чем десять минут назад, чересчур горчит. Но полуживая или едва умершая имеет привкус сыра. Стилтона, по большей части.

– Да?

– Это мятеж. Во всех утренних газетах.

Ничего не поделаешь. Премьер-министр понял, что сейчас чихнет. Он почувствовал, как его распирает. Наверное, из-за недостатка пыли. Он ухватился за подлокотники. Его словно взорвало, и на миг ему показалось, что он отключился.

– Будь здоров. Шла речь про вотум недоверия.

Когда он поднял дурацкие веки, закрывшие ему глаза, мухи уже не было. Он ее сдул.

– Ебать.

– Я тоже так подумал.

– Куда же… В смысле, куда они клонят?

– Все туда же. Ты тайный обороти́ст. Отлыниваешь от проекта. Не можешь справиться в одиночку. Ничего не выжмешь из парламента. Никакого стержня. Такого рода вещи.

Джим пододвинул к себе чашку и кофейник. Мухи не было. Он поднял поднос из нержавейки. И там тоже.

– Я такой же развороти́ст, как и остальные.

Молчание специального советника, если Джим угадал его должность, не обнадеживало. Затем он сказал:

– Нам нужен план. И побыстрее.

Джим различил валлийский акцент. Уэльс? Маленькая страна далеко на западе, известная своими холмами, дождями и коварством. Джим обнаружил, что знает какие-то вещи, разные вещи. Причем не так, как раньше. Его знание, как и зрение, сузилось. Ему недоставало всеохватного и непрерывного единства со своим народом, бескрайнего ресурса феромонного океана. Но он наконец сумел вспомнить миссию, возложенную на него.

– Какие предложения?

Раздался громкий стук по дереву, открылась дверь, и вошел высокий человек в костюме в тонкую полоску, с массивной челюстью и маслянисто-черными зализанными волосами.

– Джим, Саймон. Не против, если я присоединюсь? Плохие новости. Только что пришла шифровка от…

Саймон не дал ему договорить.

– Бенедикт, это частный разговор. Будь добр, отвали.

Министр иностранных дел, не изменившись в лице, развернулся и вышел из комнаты, закрыв за собой дверь подчеркнуто тихо.

– Чего я не выношу, – сказал Саймон, – в этих мажорах из частных школ, так это их самомнения. Не считая тебя, конечно.

– Согласен. Какой у нас план?

– Ты сам сказал. Сделай уступку радикалам, они потребуют большего. Дай им палец, руку оттяпают. Как только какие проблемы с проектом, у них все кругом виноваты. Особенно ты.

– И?

– Общественные настроения качаются. Фокус-группы рассказывают новую сказку. Наш социолог звонил с результатами вчера вечером. Налицо всеобщая усталость. Страх неизвестности. Тревога о том, за что они голосовали и что получили в итоге.

– Да, я в курсе, – соврал премьер-министр.

Было важно сохранять лицо.

– Дело вот какое. Нужно изолировать радикалов. Вотум сраного доверия! Объявить перерыв в парламенте на несколько месяцев. Вразумить ублюдков. А лучше даже изменить курс. Сделать крен…

– Серьезно?

– Точно говорю. Крен тебе не помешает…

– К оборотистам?

– Да! Парламент будет у тебя в ногах валяться. Ты получишь большинство – наверняка.

– А как же воля нар…

– Да хуй с ними. Чмошники наивные. У нас парламентская демократия, и ты главный. В хозяйстве застой. Страну раздирают противоречия. Какой-то ультраразворотист обезглавил парламентария-оборотиста в супермаркете. Гопник из оборотистов вылил коктейль на известного разворотиста.

– Просто кошмар, – согласился премьер-министр. – Блейзер только из химчистки.

– Это полный бардак. Пора с этим кончать, Джим, – сказал он и добавил мягко: – Это в твоей власти.

Премьер уставился на лицо советника, впервые по-настоящему рассмотрев его. Лицо у него было узким и длинным, со впалыми висками, карими глазками и туго сжатыми губами. Образ дополняли седая трехдневная щетина, кеды и черный шелковый костюм поверх футболки с Суперменом.

– Ты говоришь интересные вещи, – сказал наконец премьер.

– Это моя работа – держать твое кресло, и другого пути у нас нет.

– Это будет… будет… – Джим не мог подобрать слово, хотя феромонные аналоги так и вертелись у него в уме. – Полный разворот!

– Не совсем. Я просмотрел кое-какие из твоих речей. Там достаточно, чтобы закопать тебя. Сложности. Сомнения. Задержки. То, за что радикалы тебя ненавидят. Ширли может подготовить почву.

– Действительно интересно, – Джим встал и выпрямился. – Мне нужно отдельно поговорить с Ширли перед встречей с кабинетом. И мне понадобится несколько минут побыть одному.

Он стал обходить длинный стол, направляясь к двери. Он начинал получать удовольствие от своей размашистой походки и нового чувства власти. Как ни странно, можно чувствовать себя устойчиво даже на двух ногах. Его почти не беспокоило, что он так вознесся над землей. И он был даже рад, что не съел синюю муху в присутствии другого человека. Его могли неправильно понять.

– Тогда подожду, что ты надумаешь, – сказал Саймон.

Джим протянул руку к двери и легко сомкнул пальцы своей новой, необычной, руки на дверной ручке. Да, он справится с этим новым агрегатом. Он повернулся, медленно, получая удовольствие от этого, и посмотрел в лицо советнику, который все так же сидел в кресле.

– Я уже надумал. Твое заявление на увольнение должно быть на моем столе через полчаса, и чтобы к одиннадцати тебя не было в здании.

Пресс-секретарь, миниатюрная, обходительная женщина по имени Ширли, вся в черном и в большущих очках в черной оправе, нервировала Джима своим сходством с самкой жука-рогача, врага их рода. Но они быстро нашли общий язык, когда она выложила перед ним веером газеты с недружественными заголовками.

– Джим в дым!

– Во имя Бога, вон отсюда! [6]

То, что Джим избавился от Саймона и назвал радикальных разворотистов, сидевших в задних рядах, «знакомые, мать их, лица», помогло придать новостям безобидный и комичный оттенок. Джим с Ширли хихикали, читая их. Но более серьезные газеты признавали, что вотум недоверия вполне возможен. Премьер-министр со своей командой сторонился как оборотистов, так и разворотистов. Все считали его соглашателем. Пытаясь задобрить оба фланга, он всех настроил против себя.

«В политике, – как написал один известный обозреватель, – двурушничество – это смертный приговор».

Общее мнение сводилось к тому, что даже если он удержится у власти, сам разговор о вотуме подорвет его авторитет.

– Это мы посмотрим, – сказал Джим, и Ширли громко рассмеялась, словно он сказал что-то крайне остроумное.

Он направился к выходу, намереваясь побыть в одиночестве и подготовиться к следующему заседанию. Дав Ширли указания обнародовать заявление Саймона об увольнении, он вышел на улицу, готовый отрицать перед репортерами любые подозрения в своей некомпетентности. Ширли не выразила удивления по поводу отставки своего коллеги. Напротив, кивнула с довольным видом и продолжила собирать утренние газеты.

Опаздывать на заседание кабинета было дурным тоном для всех, кроме премьера. Когда он вошел в комнату, все уже сидели за столом. Он занял свое место, между канцлером и министром иностранных дел. Нервничал ли он? Не особо. Он был подтянут и готов к бою, словно уличный спринтер. Его главной заботой было выглядеть убедительно. Он знал с той же уверенностью, с какой его пальцы завязывали галстук, что перед тем, как начать говорить, следовало выдержать паузу и каждому уверенно взглянуть в глаза.