Лопата скользит из пальцев и глухо приземляется на снег. Меня встряхивает, словно по позвоночнику пустили ток. Дыхание сбивается, челюсти сводит, так сильно я их сжала. Чувства, которые спиралью поднимаются внутри, такие разные, нечеткие, но яркие и обжигающие, что мое тело не понимает как на них реагировать.

– Привет… - неуверенно говорит Макс. Его дыхание превращается в маленькие облачка пара. – Я надеялся застать тебя одну. Можем поговорить?

Макс на моей кухне, за столом. Перед ним остывает чай в щербатой кружке. Дальше кухни я его не пущу, обойдется. И маминого печенья, как и фарфоровых кружек для гостей, ему тоже не видать. Я вообще не понимаю, как и зачем согласилась.

– Ты, вроде, поговорить хотел, - произношу я, когда молчание становится невыносимым. – Ну? Говори.

– Да… - он трет ладони о джинсы, скользит взглядом в сторону окна за моей спиной. – Может, ты сядешь?

– Мне и так хорошо, - так между нами больше пространства. Мне необходимо пространство. – Что ты хотел? Потому, что, ну правда, я не понимаю что тут еще можно сказать.

На последний фразе мой голос чуть ломается, и я сильнее сжимаю край кухонной раковины, о которую опираюсь бедрами. Своим присутствием Макс вызывает во мне смятение и еще какое-то непонятное чувство, вроде головокружения, которое мне совершенно не нравится.

– Ты не дала мне объяснить, - он кладет локти на стол, подается вперед и впивается в меня взглядом. Его глаза – стальная пыль и пламя. В них мольба и упрек, и еще миллион разных эмоций. – Я звонил тебе, наверно, тысячу раз. И ты ни разу не ответила!

Воздух злыми тучами клокочет внутри меня, но я только пожимаю плечами. Мне, правда, нечего ему на это ответить. Обсудить, как и почему он так быстро нашел мне замену? Нет, спасибо. Думаю, на одном из кругов ада есть подобная пытка. Не желаю слушать – ни тогда, ни сейчас.

Макс ждет. Крутит в больших ладонях чашку, потом откидывается на спинку стула и проводит ладонью по волосам – такой простой, знакомый жест, что у меня сдавливает горло. Я медленно отодвигаю стул и, все же, сажусь напротив. Не уверенна, что ноги удержат.

Макс говорит, что ему жаль - неизмеримо, безгранично, до боли. И я ему верю. Это ничего не меняет, но я ему верю. Начав, он уже не может остановиться – говорит и говорит. Наш уговор он не упоминает, даже мельком – мы оба понимаем, что это полная чушь.

Тени удлиняются, ползут по полу. Надо бы свет зажечь, но я не хочу, чтобы у парня напротив создалось впечатление, будто он может задержаться. Сидеть вот так, словно чужие, странно, но это целиком его вина. Делаю глоток и отодвигаю кружку – чай остыл и неприятно горчит.

Макс что-то говорит о глупых ошибках, растраченных шансах, доверии и верности, но его голос – словно белый шум. Я ни слова не слышу, просто рассматриваю, цепляясь за мелочи, изменившие его внешность за пол года: волосы длиннее, чем я привыкла; порез от бритвы около уха; сухие, обветренные костяшки пальцев от работы на улице, незнакомый свитер. Это все внешне, а что там внутри – одному Богу известно…

– Прости меня, - Макс подается вперед и я невольно дергаюсь, опускаю руки со сцепленными пальцами на колени. Смотрю на него прямо, как будто хочу вызов бросить. – Я так скучал по тебе. Ну пожалуйста, прости!

Часть меня в огне. Злость и обида тугим узлом стягивают сердце, не дают дышать. Он сделал мне больно, предал. Как такое простить? Но есть и другая часть меня – та, что скучала: она рвется к нему, тянется. Та, что все еще помнит, какое у него дыхание на вкус; помнит выражение красивого лиц, когда он смеется, ямочки на щеках; ощущение соленой, влажной кожи под моими губами; его взгляд надо мной – расфокусированный, сытый. Ненавижу себя за это.

Он предал, напоминаю я себе, и сердце сжимается.

Макс еще раз просит прощения, и я молчу. Говорит, что хочет все вернуть, умоляет дать нам еще один шанс, и я молчу. Говорит, что чудовищно облажался, что никогда не простит себе, как больно мне сделал – и я опять молчу. Я хочу, чтобы он ушел. Оставил меня, в это раз – насовсем. Я не перенесу, если меня вновь затянет в это вязкое, глухое болото эмоций, первую скрипку в котором играют боль и отчаянье.

– Я не откажусь от тебя так просто, - яростно шепчет он у распахнутых дверей. Холодный воздух стелется по половицам, студит ноги. – Я люблю тебя, слышишь? И ты… ты ведь тоже это чувствуешь? Позволь же мне все исправить!

Я все еще молчу, поэтому он уходит ни с чем. Мне давит в груди, жжет в глазах. Это Макс, он упертый. Я знаю, что он вернется. И мне страшно, потому что он может оказаться прав.

16.

Странная штука – время. Порой одно мгновение делит все на до и после. Порой одно слово, одна фраза способна разорвать жизнь надвое. Сказав я облажался, Макс перечеркнул все хорошее, чем мы были. Выжег, обесценил. И для меня время замерло в том моменте, словно застыв в ловушке сломанных часов. По крайней мере, мне так казалось.

Макс верен своему слову (как бы нелепо это ни звучало) и его главное преимущество в том, как хорошо он меня знает. Никаких цветов и ужинов, никаких клятв и обещаний в соцсетях. Он не запускает в небо шары с моим именем и не пытается произвести впечатление дорогим шампанским, огромным плюшевым медведем или романтической балладой под окнами. Никаких банальностей.

Нет, Макс умеет быть рядом в мелочах, всегда умел.

Он помогает моей маме с уборкой снега во дворе, вывозит накопившийся в сарае хлам на свалку. Проверив запасы, договаривается с крестным, хозяином лесопилки, и привозит нам резерв дров до конца зимы. Колет и складывает в поленницу, под крышу. Приходит каждый день, ищет, просит взглядом, а я не пускаю. Запираю дверь, закрываю глаза и говорю себе нет. Не смей. Он что-то сломал во мне, и я собирала себя заново, по частям. Мне никогда уже не стать прежней. Я больше не нравлюсь себе, прежняя.

Меня не оставляет мысль, что возвращаться не стоило. Прошла всего неделя после того снежного дня, а я не могу спать. Еда кажется сухой и пресной, знакомые стены душат, а я тенью брожу по дому, не понимая куда себя деть.

Ночи похожи на бескрайнее море, одна длиннее другой. Я ворочаюсь между влажных простыней, прячу лицо от лунного света. Мы не попрощались, думаю я. Так и не расставались, вот в чем дело - в незавершённости. Мне стоило ответить тогда на один из телефонных звонков и поставить точку, не отмахиваться. Каждым своим появлением Макс поднимает во мне бурю эмоций - ревущее белое пламя, которое сжигает меня снова и снова, каждый день. Тоска, надежда, боль скручиваются спиралями, тянутся к сердцу и крадут воздух. Воющий шум в голове такой громкий, что к концу недели я перестаю понимать, что вообще чувствую.

Сердце борется с разумом, а проигрывает душа.

В пятницу вечером, за два дня до Рождества, я вхожу в кухню и застаю маму с Максом. Они встретились в магазине, он помог донести сумки и получил приглашение на ужин. Мама маринует курицу, Макс чистит картошку в стоптанных тапочках и моем фартуке. Он шутит, мама смеется и ее лицо так светится, что я не нахожу в себе сил его прогнать. Мама достает тонкие фарфоровые тарелки с васильками по ободку, бабушкины вилки и велит накрыть в гостиной. Все во мне поднимается против, но я перехватываю мамин взгляд и молча повинуюсь.

За столом Макс все так же шутит, рассказывая о первом семестре в университете и своем проекте, о работе и соседе по комнате. Смотрит на маму, но я не могу избавится от ощущения, что говорит он со мной. На протяжении тридцати минут я гоняю картофель по тарелке, не поднимая глаз. У меня горят щеки и дрожат пальцы, но я упрямо храню молчание. Его смех, запах одеколона – все так знакомо, так привычно.

Это невыносимо.

Уже уходя, Макс ловит меня в коридоре, сжимает пальцы, заставляет посмотреть в глаза.

– Так и будешь от меня бегать?

Я отвожу взгляд, но зачем-то остаюсь на месте. Тяну руку, пытаясь высвободить, и он отпускает, хоть и не сразу.