Когда раздался глухой удар и визг резины по гравию, я даже не сразу обратила на это внимание. Но когда в кухню вбежал папа, выражение его лица приковало меня к полу.

Александр возвращался домой на машине, когда Джек погнался за вороной и вылетел прямо ему под колеса. Аниных родителей не было дома, поэтому в ветеринарную клинику пса повезли мои мама с папой. Огромный, рыжий комок перепачканной кровью шерсти в моем старом детском одеяле.

Никита прибежал сразу после школы - у него в это день было на два урока больше. Мы сидели на крыльце, в полной тишине, обхватив оцепеневшую Аню с двух сторон, и ждали возвращения моих родителей. Три бесконечных часа спустя, когда на горизонте уже алел закат, на нашу улицу свернула папина машина. Он припарковался, заглушил мотор, посмотрел на маму, а потом на нас, замерших в немом вопросе. Папа медлил, продолжая сжимать руль, и мы все поняли.

В этот момент Аня наконец разрыдалась, громко всхлипывая и судорожно втягивая воздух. Она уткнулась в Никитино плечо, и он прижал ее к себе, крепко обхватив худые плечики. Нежно поглаживая по волосам, он шептал что все будет хорошо и что мы рядом.

И в это момент, в самый плохой день на моей памяти, меня накрыли сразу три ошеломительные эмоции, которые поразили мой разум неловкой, пятнадцатилетней девушки, до онемения - ревность и ужас от осознания, что я влюблена в Никиту, и горькое отчаянье, потому что эти двое разделяли то же чувство, пусть еще и не поняли этого.

3.

Тот вечер отпечатался в моей памяти яркими, острыми обрывками.

Я мну в руках свое старое одеяло, покрытое шерстю и ржавыми пятнами засохшей крови.

Мама и папа за столом тихо переговариваются напряженными голосами над чашками с чаем в желтом свете кухонной лампы.

Бледная, как тень, Аня в окне своей спальни сжимает старого, застиранного зайца с одним ухом. Любимая игрушка Джека.

Пряный запах гиацинтов у нашего крыльца.

Резкий звук, с которым взрываются стекла машины - одно, потом второе, третье. Я подскакиваю на ноги и бегу к калитке, на другую сторону улицы. Слышу, как хлопает входная дверь Аниного дома, звонкие шлепки босых ног по брусчатке.

Мы замираем на краю проезжей части.

Никита стоит рядом с машиной отчима. Черная худи, черные джинсы, цепь на бедре. Прямая напряженная спина и старая бита в руке. Я вдруг понимаю, что он шагнул далеко за порог детства, за черту беззаботных пятничных вечеров, и ему уже никогда-никогда туда не вернуться.

Он перебирает пальцами рукоять, нервно поигрывая своим оружием возмездия. Открывается дверь и на пороге появляется Александр. Я кожей чувствую Анин взгляд, но продолжаю смотреть прямо, на Никиту.

На миг мы все четверо замираем, пойманные в моменте, будто муравьи в янтаре. Потом лицо Александра белеет, линия челюсти сжимается – я вижу это четко, как при макросъёмке, - и он делает шаг с крыльца. Никита, перехватив биту второй рукой, со всего размаха ударяет ею о капот машины, а потом сразу по фаре.

Фара взрывается хрустальными брызгами. Под подошвами Никитиных кед хрустит стекло. Александр, громко и неразборчиво крича, сбегает по ступеням, домашние тапочки нелепо шлепают его по голым пяткам. На ходу он выдергивает ремень из брюк - толстый, с тяжелой, металлической бляхой, - и складывает его пополам.

Меня словно пинают в спину, и я уже на середине дороги. Визг резины и пронзительный автомобильный сигнал взрывают барабанные перепонки. Кто-то кричит, и я отстраненно понимаю, что это Аня. Мы хватаем Никиту, каждая за свою руку, и тащим назад, на дорогу, за границу разделительной полосы. Бита скользит по осколкам, стекло хрустит под подошвами, и в них, россыпью огней, отражается свет фар едва не сбившей меня машины.

У меня звенит в ушах. Никитино предплечье под моими пальцами жесткое, твердое. Он словно сплетен из корабельных канатов и гнева.

Мой папа у ворот, а мама на крыльце: мнет край кухонного полотенца.

Над головами с треском загораются уличные фонари - щелк, щелк, щелк.

Анин отец стоит возле открытой дверцы машины - мы выскочили ему на перерез, когда он сворачивал в тихий тупик нашей улицы.

– Идем, - шепчет Аня, а ее голос дрожит от слез. – Пожалуйста, давай уйдем.

Вдали, за кронами старых тополей, алеет яркая, пурпурно-розовая полоса заката.

4.

Позже, на кухне, моя мама аккуратно выбирала осколки из Аниной ступни. Маленькие капельки крови разбивались о кафель неправдоподобно громко в давящей тишине. Я завороженно смотрела на них, не в силах отвести взгляд. Мои мысли казались густыми и вязкими, словно туман. Не уверенна, что за последние пару часов я вообще произнесла хоть слово. Время потеряло смысл, перестало правильно ощущаться, и когда я посмотрела за окно, там была глухая ночь.

Мой папа с Аниным отцом тихо переговаривались на крыльце. Не похоже, что спорили, но голоса звучали раздраженно. Никита спал в моей комнате, наверху. Точнее, предполагалось, что спал, но я то знала, что, вероятнее всего, он растянулся на полу и слушал, как злой парень в его наушниках, требует справедливости. Мне кажется, приходила тетя Марина, но дальше крыльца ее не пустили. И я благодарна своим родителям за то, что сегодня Никита будет спать не под крышей родного ему дома.

По крайне мере сегодня, он будет в покое.

Мама разлила чай и устало села напротив. Мы с Аней молчим. Подруга взяла меня за руку и сжала ее. Я знаю, что Ане больно, и страшно, и еще она устала. И я хочу чувствовать все так же остро, как она, в эту безумную, длинную ночь. Но вокруг меня только немота. Сегодня я плохая подруга, - впервые с начала всех времен - и это единственная причина, по которой Аня, румяная девочка из моего детства, этого не заметила.

Мы поднялись наверх, тихо приоткрыли дверь и сощурились в темноте, в поисках Никиты. Он все же уснул. Аня села на пол рядом с ним, мягко убрала прядь волос с гладкого, мальчишеского лба.

– Ты так напугал меня, - прошептала она, и я скорее почувствовала, чем увидела, как по ее щекам бегут слезы.

– Ложись спать, - услышала я свой голос. – Уже поздно.

Я стянула джинсы, убрала покрывало и села на кровать, ожидая что Аня последует за мной. Но она вытянула свое маленькое тело вдоль Никиты и положила голову на сгиб локтя, заглянула ему в лицо. Горечь расцвела ядовитым цветком в груди, и я отвернулась.

Я не хочу это чувствовать. Мы друзья. Нас всегда было трое. Мы связаны, стянуты миллионом сладких и горьких воспоминаний. Они в каждом моем детском воспоминании, в плохих и хороших снах, в мечтах и обещаниях. Наши узы нерушимы.

Ведь так?

Я проснулась, когда за окном было еще темно. На горизонте, туманной дымкой, бледнел рассвет. Анина голова лежала на груди у Никиты, он обнимал ее одной рукой, а их ноги переплелись причудливым узлом. Будто почувствовав мой взгляд, он повернул голову и приоткрыл глаза. У меня перехватило дыхание и я быстро зажмурилась, словно пойманная за чем-то непристойным. Меня мучало ощущение, что я помешала чему-то, очень личному, не предназначенному для чужих глаз.

Я лежала, боясь пошевелится, пока за окном не начали щебетать птицы, возвещая приход нового дня. Слышала, как мама спускается на первый этаж. Свист чайника и звук, с которым двигались стульев по кафелю, когда к завтраку спустился папа.

Двое на моем полу медленно просыпались: сначала тихо, потом громче. Осторожный шепот, возня и оба тихо вышли из комнаты, стараясь не разбудить меня. Скрип половицы, и к родительским голосам прибавились еще два.

Я накрылась одеялом, отрезав себя от пения птиц и звуков весеннего утра. Проспать бы миллион лет, и пусть меня разбудят, когда все закончится! В груди разливалось липкое, тянущее чувство тоски. И вместе с тем, мне было любопытно, придёт ли кто-то меня будить. Не знаю чего я хотела больше - чтоб про меня вспомнили, или навсегда забыли. По крайней мере, на сегодня.

В конце концов, я заснула и мне снился Джек. Его радостный лай, которым он встречал нас со школы, и старое одеяльце в пятнах крови.