На расстоянии полумили шел морской охотник, вскидывал носом буруны.

С капитанского мостика сигналили флажками парусникам.

— Убрать грот-бом-брамсель, — прочитал один из матросов.

Вскоре из разговоров моряков я понял, что в Ялте происходит съемка кинокартины «Адмирал Ушаков». Фрегаты назывались: большой, синий, — «Дунай», а поменьше, белый, — «Товарищ».

Из заплыва вернулась Лена. Моряки почтительно протянули ей руки, чтобы помочь подняться на мостки бассейна.

Лена села рядом со мной.

Мы разговорились с моряками и узнали, что они тоже снимаются в «Адмирале Ушакове».

Приплыл еще буксир, который тянул баржу, оборудованную как фрегат. Из люков выглядывали черные пушки. На флагштоке вился французский флаг.

К нам подсели и пионеры с Гришей: у них была передышка в тренировке. Ребят заинтересовало, почему на барже поднят французский флаг. Адмирал Ушаков сражался с французами? А если сражался, то где?

Моряки рассказали ребятам, что Ушаков сражался с французами в Средиземном море и освободил крепость Корфу. А у Синопа Ушаков разбил турецкую эскадру, которая хотела захватить Крым.

«Французский фрегат» отцепили от буксира, и начался бой между ним и «Дунаем».

На «Дунае» взвился русский флаг — белый с синим крестом. Слышно было, как затрубили сигнальные рожки: «Приготовиться к баталии!» Крышки у люков откинулись, вылезли голые по пояс матросы и протерли шомполами стволы пушек. «Дунай» разворачивался под ветром, прицеливался. Раздалась команда: «Фитиль пали!» — и ударили пушки.

Воздух сдвинулся, качнулся. В горах заухало, загремело, точно кто-то сбросил пустую железную бочку и она покатилась, грохоча и подскакивая на утесах. Над морем нависли плотные клубы порохового дыма. Едко запахло серой.

У «Дуная» обломилась рея, вспыхнул, как бумажный, парус. У «французов» тоже что-то загорелось: там, видимо, подожгли специально приготовленную паклю.

Дым сделался гуще. Вода покрылась копотью и пятнами орудийной смазки.

Морской охотник с киноаппаратом не переставал суетиться. Матросы и мы с ребятами были в восторге — когда бы еще привелось увидеть такое!

А сражение крепчало. Рявкали бомбами и фугасами чугунные пушки. Это так казалось, что бомбами и фугасами, потому что настоящих-то бомб и фугасов, конечно, не было.

Отлетали от кораблей щепки, обрывки вант и шлеек, пеньковых тросов. Обвисли, почернели в дыму паруса. У «Дуная» срезало кусок бизань-мачты, но зато «французы», охваченные сильным пламенем, начали крениться на борт.

До нас донеслось русское «ура». Мы тоже повскакали и закричали:

— Ура-а!

— Слава храброму адмиралу!

Когда бой утих и глядеть было не на что, все попрыгали в бассейн. Началась веселая игра в мяч.

Отказалась играть только Таня. Она осталась сидеть на берегу, обняла колени и положила на них подбородок.

Мяч был цветной, огромный. Прыгнул в воду и я. Пустяки, что плаваю скверно! Сейчас это незаметно. Громче всех смеялись и веселились Юля и Спартак.

И тут я понял причину Таниной грусти: Юля и Спартак всегда вместе, и, когда они вместе, им весело. А Тане от этого совсем наоборот — ей грустно.

От Юли и Спартака не отставала и моя Лена. Она кувыркалась, выжимала в воде стойки, вскарабкивалась ко мне на плечи и с громким смехом и брызгами сваливалась в воду, нарочно посильнее оттолкнувшись ногами, чтобы я тоже не устоял и свалился.

Один из матросов нырнул возле Юли и, неожиданно вынырнув, поднял на голове два пучка скрученных волос — получился черт.

Юля засмеялась. Засмеялись и мы все. Только Таня не смеялась, продолжала смотреть в море, где медленно рассеивался дым недавнего сражения.

— Жорка! — крикнул Спартак. — Ну-ка, я!

Спартак нырнул, долго пыхтел под водой, накручивал чуб, наконец, красный и задыхающийся, вылетел из воды, но рога не получились. Попытался и Жорка, но у него тоже не получились. А моряк все нырял и выныривал чертом.

Матросы погрузились в свои высокие шлюпки и поплыли в бухту. Мы с Гришей и ребятами помахали им на прощание и пошли на берег, на валуны, греться.

А солнце поднималось все выше — жаркое, ослепительное. Прижмуришься, посмотришь на воду — будто падают на нее с солнца брызги: это так отражается свет на мелких волнах.

В каменных излучинах гор и над скалами закурился желтый зной, задрожали в нем кипарисы и черепичные крыши домов.

Народу в море полно. Плавают на камерах от автомашин, которые потом катят к дому по тротуару, на смешных надувных рыбах и крокодилах.

Курносый щенок с высунутым сухим языком долго бегал возле моря, никак не мог подступиться. То он гнался за волной, то волна за ним.

Наконец щенок изловчился и укусил море. Чихнул, плюнул, потом рассердился и залаял.

Мы загорали, положив на глаза легкие и плоские камешки: это чтоб не напекло солнце.

Когда вдоволь нажарились, то напоследок окунулись, оделись и пошли в палатку пить со льда «богатырь-воду» — нарзан. Если б о нарзане узнал щенок с сухим языком, он бы, наверное, с радостью к нам присоединился.

Домой возвращались помолодевшие и голодные.

С ребятами договорились о встрече на завтра. Гриша и ребята попросили Лену помочь в тренировке. А потренироваться надо было: артековцы — соперники серьезные.

По пути к дому Лена купила плетенную из камыша корзиночку — легкую, прочную. В нее сложили махровую простыню и купальные костюмы. Таня шла с нами уже веселая — грусти не осталось и в помине.

Во дворе нас встретила Динка. От радости визжала и топтала нам ноги. Марта все еще стеснялась и не подходила.

Динка отобрала у Лены корзинку, крепко закусила ручки и побежала в дом. И потом дома, когда Лена хотела взять у Динки корзинку, вынуть белье и повесить сушить, Динка отдавать не пожелала. Сомкнула челюсти и стояла, посапывая и помахивая коротким хвостом.

— Надо что-нибудь дать, — сказала Таня. — Иначе не отпустит.

Лена дала Динке московский хлебец, который мы привезли с собой. Динка, не разжимая челюстей, понюхала хлебец, одобрила и только тогда вернула корзинку.

Угостили хлебцем и Марту. Она подошла к Лене боком, опустив глаза. Вежливо и аккуратно взяла хлебец из рук.

Первый шаг к знакомству.

Так и повелась наша жизнь в Ялте.

По утрам Гриша с ребятами заходили за нами, и мы отправлялись к морю. Лена стала тренером, строгим и даже деспотичным. Не то что мягкий и сговорчивый Гриша.

Тренировка начиналась каждый день с упражнения: глубокий вдох, погрузиться в воду с открытыми глазами и выдохнуть через рот, чтобы поднялись крупные пузыри.

Все мы, в том числе и бывший тренер Гриша, сидели в воде и пускали пузыри. Когда пытались протестовать, Лена укоряла — оказывается, лучшие пловцы ежедневно и помногу проделывают это упражнение. Оно развивает легкие, дыхание. А кто не умеет дышать, тот не умеет плавать. Вот какая горькая истина!

Мы опять покорно лезли в воду и опять пускали пузыри. Делали мы и такое: всплывали поплавками или ложились на спину и лежали на воде.

И все по часам и по суровой команде:

— Входи в воду!

— Выходи!

— Сесть!

— Встать!

Люди на пляже отдыхали, веселились, входили в море и выходили, когда им вздумается, а мы — как военное поселение: туда-сюда, кругом-бегом!

Должен был подчиняться муштре и я, хотя совсем не собирался участвовать в соревнованиях с артековцами.

Но Лена заявила, что ей надоело из сезона в сезон возиться со мной, как с новобранцем, и что пора в конце концов в отношении плавания поставить меня на ноги.

Лена завела должность секретаря. Определила на нее Вадима.

Ему вменялось в обязанность носить тетрадь под названием «Дневник тренировок», в которую Лена записывала, кто на какие дистанции плавает, самочувствие, вес, пульс до и после плавания (мой пульс тоже «до» и «после»).

Вечерами мы сидели на набережной под платанами, отдыхали после занятий или прогулок, которые совершали пешком по побережью.