Наступил день операции.

- Все готово! - доложил главному хирургу Кривцов.

Мышлякевич уже поднят на стол и укрыт со всех сторон марлей. Наркоз ему дать нельзя. В госпитале имелся только эфир, применять который при челюстно-лицевых операциях не рекомендуется. Для того чтобы притупить у Мышлякевича восприимчивость к боли, ему дали стакан крепкого самогона.

Взволнованы Кривцов и Григорьев, выполняющие роль ассистентов Гнедаша. Взволнованы операционные сестры Аня, Лида, Валя... Возможно, внутренне волнуется и Тимофей Константинович, но по лицу его этого не видно. Обычным негромким спокойным голосом хирург просит снять с Мышлякевича повязку.

- Все нормально, - роняет Гнедаш, исследовав операционное поле. Начнем с языка, пока к нему открыт доступ...

План операции хорошо известен ассистентам и сестрам. Все знают, что им делать. У оперируемого, насколько возможно, вытягивают обрубок языка. Скальпель Гнедаша быстро рассекает этот обрубок с боков, от тыльной части к передней, но не до конца. Затем хирург поворачивает каждую дольку на 180 градусов и соединяет вместе. Один шов... Второй шов, поперечный... Кое-где подправляет, кое-что подравнивает... И вот уже вместо обрубка есть у Мышлякевича язык, кровоточащий, узкий, но зато вполне нормальной длины. Вширь он еще немного разрастется.

- Хорошо... А теперь давайте ставить протез! - говорит Гнедаш.

Обтянутую резиной железную дужку скрепили с остатками челюстных костей. Но прежде чем крепить на каркасе мышцы и кожу, надо восстановить у оперируемого отверстие рта, сделать ему нижнюю губу. Мышечную ткань со слизистой оболочкой можно взять для губы с сохранившихся частей щек.

- Скальпель!.. Малые ножницы!.. Зажимы!.. Иглу! - требует Гнедаш.

Ему едва успевают подавать инструменты. Пальцы хирурга в непрерывном движении. Еще один шов - и появилась губа.

Затем Тимофей Константинович начинает кропотливое виртуозное "монтирование" подбородка и всего остального, чего недостает изуродованному лицу минера. Подтягивает вверх кожные и мышечные ткани шеи, оттягивает вниз ткани со скул, использует лоскуты кожи, срезанные с груди Мышлякевича, подбирает каждый неомертвевший сантиметр мускулов и надкостницы по краям раны. Все это пускается в дело, все подгоняется, сшивается, постепенно закрывая протез и образуя у Мышлякевича подбородок.

Ассистенты и сестры только переглядываются в немом восхищении. Никогда им не приходилось видеть такой сложной и столь блестяще выполняемой операции! На их глазах свершалось почти чудо.

Вдохновенная, мастерская работа хирурга продолжалась не один час... Наконец он распрямился, снял перчатки и, вытирая со лба пот, устало сказал:

- На сегодня довольно... Кладите повязку!

Товарищи поздравляли Гнедаша. Он только отмахивался:

- Рано, слишком рано поздравлять... Многое еще предстоит сделать! Да и неизвестно, чем кончится эта операция. Посмотрим, как все будет срастаться, заживать.

Немного позже Кривцов подошел к главному хирургу соединения и несколько смущенно начал:

- Простите, Тимофей Константинович, но кое-что я никак не могу понять... В институте у нас этого, как говорится, не проходили, а практика у меня совсем небольшая...

- Спрашивайте, Мишенька, не стесняйтесь. Ну, что вам не ясно?

- Чем Мышлякевич будет жевать? Вы восстановили ему язык, губу, щеки, подбородок... У человека снова есть лицо. Но неужели нижнюю челюстную кость способен заменить примитивный самодельный протез, вернее, каркас для крепления на нем тканей?

- Со временем и этот каркас я, вероятно, удалю, - заметил Гнодаш.

- Тем более! Значит, останутся лишь мягкие ткани?

- Нет, не только мягкие, но и достаточно твердые. Вы, вероятно, не обратили внимания, где я располагал горизонтальные швы! Именно над линией нашего каркаса... Со временем здесь образуются жестковатые рубцы. Там же использованы ткани надкостницы, хрящики. А хрящи, как известно, разрастаются. Вот почему у Мышлякевича должно образоваться над каркасом настолько твердое полукружье, что стоматологи смогут укрепить на нем зубной протез. Конечно, щелкать орехи Мышлякевичу никогда не придется, по питаться он будет вполне нормально.

- Очень интересно, Тимофей Константинович! Какие все-таки огромные возможности у восстановительной хирургии!

- Природа ей в этом помогает, мать-природа! У человеческого, как и у всякого живого, организма удивительнейшая способность возрождаться, восстанавливать свои функции. Ближайшие дни покажут, насколько удачно я этим воспользовался. Но, дорогой Миша, даже при самой большой удаче многое еще надо сделать!

На вторые сутки с лица Мышлякевича сняли повязку. Кое-где швы кровоточили, местами лоскутки тканей плохо прижились, но общая картина самая благоприятная. Вне всякого сомнения, операция сделана успешно.

- Все идет хорошо, Павел Антонович! - с улыбкой сказал Гнедаш минеру.

И в ответ медики услышали первое слово, сказанное Мышлякевичем после ранения, недостаточно внятное, но все же вполне различимое слово:

- Спа-си-бо!

Это было лучшим свидетельством того, что и сложнейшая операция языка удалась.

- Молчите... Разговаривать еще нельзя! Швы разойдутся! - погрозил пальцем Гнедаш.

Он тут же приступил к дополнительным хирургическим манипуляциям над лицом раненого. Вечером Тимофей Константинович забежал ко мне поделиться своей радостью.

- Восхищаюсь, преклоняюсь и поздравляю! - сказал я. - И еще одно слово добавлю, то самое, что вы услышали от Мышлякевича: спасибо! От лица командования спасибо... Убежден, что и дальше все пойдет отлично.

- Откровенно говоря, теперь и я уверен!.. Пожалуй, главное сделано.

- А как с рукой у Мышлякевича? Ведь и там что-то сложное!

- Еще бы! Плечевая кость перебита сверху, совершенно снесена ее вершина. Придется закруглить кость и подгонять к суставу. Рука станет чуть короче, но действовать будет. На счастье, сосудисто-нервный пучок, проходящий ниже, у подмышечной впадины, не задет. Операцию сделаем завтра.

Эту трудную операцию Гнедаш произвел тоже успешно. Пока рука Мышлякевича лежала в гипсе, продолжалась работа над лицом и челюстью раненого, работа исключительно сложная, тонкая, требующая большого врачебного искусства.

Однажды завернул я в госпиталь навестить Павла Антоновича (бывал у него уже не один раз!). Вместе с Гнедашем направились к нему в палату. И вот застали там такую картину.

Мышлякевич сидит на койке и жует кусок хлеба. Рядом - его жена Анна Иосифовна и десятилетняя дочка Тамара. Все они о чем-то мирно беседуют. Увидев меня, выздоравливающий минер по-военному четко произнес:

- Здравия желаю, Алексеи Федорович!

- Вам - полного здравия... Да и приятного аппетита!

- Понимаете, требует хлеба, да и все, - радостно сказал Гнедаш. Видно, осточертела ему наша диета!.. Вот дали для пробы кусочек помягче жует, наслаждается... К тому же восстанавливаются двигательные функции челюстных мышц!

- И хорошо жует, - заметила жена Мышлякевича, бросив на меня несколько смущенный взгляд.

У нас с Анной Иосифовной есть маленькая тайна. Сразу после ранения мужа потрясенная горем женщина не надеялась, что он останется в живых, и уже оплакивала его как покойника. А потом вдруг явилась ко мне с жалобами на Гнедаша: "плохо лечит", "слишком медленно", "прикажите лечить поскорей". Ну я объяснил, что никакие приказы тут не помогут, что наш хирург и так делает почти невозможное. Поняла. Просила не говорить Тимофею Константиновичу о своих претензиях. И вот теперь она смущенно смотрит на меня, счастливо сияющими глазами - на мужа, теплым благодарным взглядом на Гнедаша.

Нежданно-негаданно стряслось новое несчастье. Небольшая группа партизан, возглавляемая командиром 6-го батальона Федором Кравченко, направлялась в штаб соединения. Был с ними и наш молодой врач Михаил Кривцов, который возвращался в Лесоград из дальней командировки. По дороге группа наткнулась на засаду бандеровцев. Партизан обстреляли плотным огнем, обстреляли по-бандеровски подло, в спину. На месте был убит прекрасный минер, подорвавший за месяц одиннадцать эшелонов, коммунист Владимир Илларионович Бондаренко. Тяжелейшее ранение получил Кривцов.