– Рядовой Блюм, по вашему приказу явился! – отрапортовал я, почти не заикаясь. Комендант был спокоен до этого момента, но после слов женщины навострил уши и встал.

– Это не мой сын! – вновь подала голос женщина. Вот это я попал!

– Как, вы в этом уверены? – комендант вышел из-за стола. – Он сильно похудел, ранения никого не красят, фрау Блюм…

– Да что же, я сына не узнаю? Он ведь не мертвый стоит здесь. Он чем-то похож, но это не Эрих!

То, что я ей незнаком, было понятно без слов. Разве так встречают собственную мать? Блин, а ведь этот Блюм, которого мы утопили в болоте, что-то говорил о матери, вспомнить бы, что именно, я тогда ни хрена не соображал… А, точно, он говорил, что она какая-то заслуженная, в смысле, член партии не из последних. Вот почему она тут. А еще потому, что я, как мудак, не стал писать ей письмо. Она-то ведь их присылала, ей сразу сообщили о ранении сына и о том, что он в госпитале. Я боялся писать, ведь она бы поняла, что пишет не сын, но никак не думал, что она сюда притащится.

– Рядовой, как вы объясните это? – очнулся, наконец, комендант.

– А что тут объяснять? – я сделал вид, что удивлен. – Мое имя Эрих Блюм, но это не моя мать.

– Но в ваших документах указано, что вы из Мюнхена, есть полный адрес… Да мы ведь и с родственниками связались по данному вами адресу! А вы еще не хотели им отвечать, – черт, припомнил сука, – теперь понятно!

– Что вы сделали с моим сыном? – тетка едва не накинулась на меня с кулаками. Боевая фрау. Я отшатнулся и хотел открыть дверь, но ствол «вальтера», направленный на меня, заставил передумать.

Фрау отошла в сторону и упала на стул, а комендант уже куда-то звонил. Через минуту в палате были четверо солдат и главврач. Тот тоже, блин, подлил масла в огонь.

– А еще думаю, откуда у него осколочное ранение, причем, по виду, так от авиабомбы, да и все тело в шрамах, как будто он несколько раз уже был серьезно ранен. А в личном деле ничего нет…

– И вы молчали? – взревел комендант. – Впрочем, теперь с ним будут разбираться другие люди. Ефрейтор! – Один из четверки солдат вытянулся в струну. – Взять! – как собаке приказал.

И меня взяли. Случилось то, чего я так боялся с самого начала войны. Черт, боюсь пыток. Боюсь, что не выдержу и начну говорить. А сказать у меня много чего есть…

В гестапо был выходной. Ну, это я так решил, потому как меня не повели сразу на допрос, а сунули в камеру. Это была одиночка, холодная и сырая, но я теперь не тот умирающий лебедь из болота. Меня так отреставрировали, что я теперь надеялся пожить. Как быть, что делать? Извечный вопрос.

Ночь прошла быстро, я заставил себя поспать хоть немного, а то сонного завтра быстро утомят на допросе. Заявились за мной ближе к обеду. Готовились, видимо. Вопросы посыпались, как из МГ-34.

«Кто? Что? Когда и куда?» – ну и в том же духе. Отвечал спокойно, как мог.

– Рядовой Блюм. 314-й пехотный…

– Зачем ты врешь, тебя же признали самозванцем? – со мной пока еще спокойно говорили.

– А что, воевать за фюрера преступление? – попробовал я.

– Что? – следак так удивился ответу, что было даже смешно.

– Ну, а что я сделал-то? Почему в гестапо? Я воевал, выполнял свой долг, да, загремел в госпиталь, но не по своей воле, иваны постарались…

– Кто ты такой? – повторил уже более нервно следователь. И я плюнул в сердцах. Все равно уже взяли, не отвертеться. Коси не коси, а самозванец я, тут и доказывать ничего не нужно. Шлепнут, и будут правы.

– Да обычный солдат. Красной Армии солдат, – уточнил я. Ну, а что мне, дальше скрывать? Смысл? Отхрерачат так, что буду просить пулю. Зря, что ли, восстанавливался? А так, может, еще и поживу чуток.

– Кто? – аж поперхнулся следак.

– Ну я же сказал, – пожал я плечами.

– Как, как ты здесь оказался? – следак судорожно расстегивал ворот кителя.

– Ой, да это та еще история… Я был серьезно ранен, одежка пришла в негодность. Кто-то из бойцов предложил переодеть меня в форму вермахта. Это бойцы между собой говорили, я был практически все время без сознания. Очнулся, а тут солдаты вермахта. Обыскали, нашли документы этого Блюма, ну и отправили в тыл. Что, мне нужно было кричать на весь свет, что я русский? Зачем?

– Я такой наглости еще не встречал! – выдохнул следак.

– Ага, – кивнул я, – я тоже. Ну сами посудите, как мне было поступать?

– Значит, простой солдат? – вошел в роль следователь.

– Ну да, – кивнул я.

– Так могли поступить только со старшим по званию!

– Ну, я и был старший среди них. И по возрасту, и по званию. Ефрейтор я. Мы в лесу сошлись с несколькими бойцами, что также выходили из окружения, ну и…

– Ты не похож на обычного солдата, я их много видел! Ты комиссар?

– Упаси бог! – аж перекрестился я. – Какой я, на хрен, комиссар? – возмущению моему не было предела. – Да комиссара бойцы в такой ситуации просто бросили бы, а не стали бы слушаться.

– А слушались?

– Ну, на рожон не лезли, и то хлеб, – я перешел на русский, так как фриц, называя меня комиссаром, говорил на моем языке. – Сидели тихо, жрать только нечего было. Ребята сходили на промысел, добыли чуток еды и притащили форму с документами того Блюма.

– Ты все врешь!

– А зачем мне это? – я пожал плечами. Вообще, я старательно настраивал фрица говорить со мной спокойно, то есть как мне надо. Пусть забудет на время свои гестаповские замашки. – Вас смущает мое знание немецкого языка? Или еще что? Ну, так я и не деревенский парень. Вырос в городе, получил перед самой войной неплохое образование в Москве. Когда набирали добровольцев на оборону города, пошел сам. Вся семья у меня погибла в Калуге. Ваши солдаты там серьезно порезвились.

– Ты убивал солдат вермахта? – прямо спросил фриц.

– В рукопашной не сходился, а так, все стреляли, я тоже. Может, кого и убил. – Хлесь! Фриц перегнулся через стол и ударил меня кулаком в скулу. Не больно, силенок маловато будет. Мне после спаррингов в школе такие удары по фигу.

– Ты будешь расстрелян! – фриц собрался, застегнул ворот, расправил китель.

– Как вам будет угодно, – только и сказал я.

– Что, не боишься смерти? – ехидно так оскалился фашист.

– А чего ее бояться? Двум смертям не бывать, а одной не миновать. Все там будем.

– Ты будешь гореть в аду, как и все русские!

– После такой бойни, думаю, никто в рай не попадет, господин следователь. Передайте женщине, раз уж она тут, что ее сын погиб как солдат. Пусть знает, что он не сгинул без вести, как это бывает. Лучше уж знать правду, чем всю жизнь мучить себя догадками.

– А как он погиб? – фриц остановился. Даже, я бы сказал, заинтересовался.

– Он был в оцеплении района, где мы прятались, когда наши бойцы пошли добывать еду. Он их увидел, застрелил одного, потом второго, ну и, – я сделал паузу, – его срезали.

– Встать, лицом к стене!

Я послушно встал.

Через пять минут меня, даже не побитого, заперли вновь в камере. Что будет, теперь меня интересовало все меньше. Вот оно как бывало на этой войне. Наверняка ведь и такие случаи происходили, всяко может быть. Что ж, я сделал что смог, значит, такая уж судьба. Валюшку с Катериной жалко, одни останутся. Я пропал, вряд ли пенсию дадут. На что жить станут? Валя, конечно, пока на службе, не пропадет, но как же ей будет тяжко одной… Эх, сказал бы, что парни помогут, так нет больше никого. Вся наша группа, так долго глумящаяся в немецких тылах, погибла на фиг. Есть, конечно, надежда, что Веревкин тогда смог выйти, да, все же есть. Я его, кстати, просил приглядеть за девчонками, авось не оставит. Если сам жив останется. Олега также пока не стоит списывать со счетов, может, еще выберется.

А наутро ко мне пришли! Да, именно ко мне, а не меня куда-то потащили. В камеру вошли давешний следак и мамаша Блюма.

– Расскажите, – ого, даже на вы, – как погиб мой сын? – Она теребила в руках белоснежный платок, и в глазах ее были слезы. А она не такая и железная, какой показалась мне при первой встрече. Вообще, женщина она статная, не отнять.