– Девочка моя! – Елизавета Владимировна порывисто обняла дочь, прижала, глаза мгновенно заблестели.

Вот только слез сейчас не хватало! Впрочем, мать всегда очень тонко чувствовала, где нужно остановиться. И что хуже всего – она ведь не играет в сочувствие. Она искренне сопереживает. Она всегда – искренне. Но почему, почему от этой поддержки как-то… хуже? Нет. Неловко? Тоже нет. Но хочется эту искреннюю любовь и нежность как-то… выключить. Или хотя бы притушить. Арина высвободилась – осторожно, ни в коем случае не резко. Не дай бог мамуля переключится в режим «за что ты со мной так».

– Мам. Что. Ты. Тут. Делаешь.

Та улыбнулась почти радостно:

– Отец Вениамин согласился провести молебен. Или… я путаюсь во всех этих обрядах. Он помолится за здравие Дениса.

Тетя Глаша, немного сдвинувшись, встала спиной к палатной двери с явным намерением никого туда не пускать, плечом к плечу с Ариной. От этого «плечом к плечу» стало как будто легче.

– Зачем? – повторила она.

– Ну как же! – недоумение на мамином лице было таким же искренним, как сочувствие.

– Что происходит? – Илья Зиновьевич появился как ниоткуда. Впрочем, сразу за поворотом из коротенького, на две палаты, тупичка располагалась невзрачная дверь на одну из внутренних лестниц, а дальше тянулся еще один коридор, куда обширнее этого закутка.

– Я просто хочу помочь! – Елизавета Владимировна прижала ладони к щекам, распахнутые глаза все еще блестели непролитыми слезами.

– Это моя мама, – обреченно объяснила Арина. – Она собирается провести молебен у одра болезни… или как там это называется.

Она надеялась, что Зяма сумеет доходчиво объяснить, что палата интенсивной терапии – не проходной двор, и лишние посетители, будь они хоть святые апостолы, там без надобности. Мамуля начнет его переубеждать, быть может, даже заплачет… Господи, как все это бессмысленно и безнадежно! Но Илья Зиновьевич заработал свой авторитет отнюдь не только хирургическими талантами. Одним коротким взглядом он оценил диспозицию и почти ласково предложил:

– Почему бы не помолиться в специально отведенном для этого месте? У нас отличная часовня, и я думаю, это можно будет устроить. Пойдемте, пойдемте, сейчас сестры придут проводить необходимые процедуры, не будем мешать.

Никаких плановых процедур в это время не проводилось. Но мамуля, слушая успокоительный баритон Зямы, пошла за ним, как завороженная. И тот, безмолвный, весь черный, двинулся следом.

Войдя в квартиру, Арина бессильно опустилась на пол. Даже запирать не стала, так и сползла по двери. И замерла, привалившись к ней спиной и прикрыв глаза. Почему у них не английский замок? Придется поднимать с пола размякшую тушку, запирать – и желательно сейчас, еще немного так посидеть – и забудешь, и останется дверь незапертой, мало ли… Нет бы оно все как-нибудь само… Как во дворце у хозяина аленького цветочка, где невидимые слуги и постель застилали, и на стол накрывали…

Дверь, кажется, подслушала ее мысли – замок едва слышно скрежетнул. Губ коснулся край кружки, ноздри защекотал умопомрачительный запах. Хотя, казалось бы, что такого умопомрачительного – ну чай, ну лимон, ну, может, еще капелька меда…

– Я сама, – прошептала Арина, поднимая правую руку. И чуть погодя, просто на всякий случай, левую. Кружка показалась невероятно тяжелой, но, как ни странно, сил удержать ее хватило. И чай оказался горячим, но не огненным – в самый раз, чтоб не обжечься.

Арина приоткрыла глаза. Сквозь ресницы было почти ничего не видно – хорошо бы ничего не видеть долго-долго! – и чуть справа клубилось бледно-зеленое облачко в расплывающихся ромашках.

– У Дениса была? – прошелестело облачко.

Арина кивнула, пробормотав:

– Я, когда в пятницу к бабушке ездила, просила у нее – помоги. Глупо, да?

На обхватившие кружку ладони легла еще одна. И Арине вдруг показалось, что это не крошечная детская ладошка – хотя она уже не такая и крошечная – а другая, иссохшая, смуглая, в темных старческих пятнышках, но все еще удивительно красивая. Пальцы шевельнулись, сжимая Аринины. На мгновение, не больше – но ей хватило.

И глаза открылись на удивление легко. Таймыр, вздрагивая усами, укоризненно глядел на нее с подзеркальной тумбы: ты что же это, красавица, порядок нарушаешь? А где восторг и почтение к истинному хозяину дома? Я встречать вышел, а ты…

Майка сидела подле нее на корточках, глядя так, словно ей было не семь лет – ну да, ну да, почти восемь! – а все семьсот. Только выглядывающие из-под ромашковых штанин коленки – коротка уже пижамка-то! – были совсем еще детские. Мосластые, тронутые первым весенним загаром…

– Где все? – тихо спросила Арина.

– Дядя Федор сказал, что у него дела, но, по-моему, у него новая девушка, от него вчера таки-ими духами пахло… новыми, в общем.

– Ну поглядим, – улыбнулась Арина. С девушками у Федьки как-то не слаживалось. И не из-за Майки: отец-одиночка – это вам не мать-одиночка, это скорее добавляет шарма. Хотя в каком-то смысле и из-за нее: похоже было, что Федька побаивается нарваться на «злую мачеху». Бог с ним! Сам не найдет, ему Майка подыщет, с нее станется. – А папа?

– Спят уже, – сообщила племянница и, предваряя висящий в воздухе вопрос, уточнила. – Марк Павлович в кабинет ушел, сказал, что у него работы вагон. Но…

– Понятно. Как он?

– Если физически, то вполне. Ничего такого… пугающего. Если про все остальное, то… – подвижная Майкина мордашка болезненно скривилась. – По-моему, он не рад, что Лиза вернулась.

– Он без нее жить не может.

– И с ней не может, – девочка вздохнула.

Рассказывать о сегодняшнем явлении Елизаветы Владимировны к палате Дениса Арина не стала. Обошлось же? Значит, проехали. Любопытно, как мать дома оказалась раньше нее самой, но – не настолько любопытно. Проехали – значит, проехали.

– Ладно, Май, поживем – увидим.

– Либо султан помрет, либо ишак?

– Тебе спать пора, душа моя.

– А тебе ужинать, – деловито уточнила та. – Я капусту потушила. С этими, как их, фрикадельками.

– Потом, Май. Когда тебя уложу.

– Обещаешь?

– Торжественно клянусь.

Заснула она быстро. Арина осторожно пристроила маленькую теплую ладошку на одеяло, спустилась с диагональной лесенки, ведущей на кровать-чердак, и тихонько прикрыла дверь Майкиной «берлоги» – бывшей кладовки.

На кухне черпанула прямо из глубокой, изрядно пожилой сковороды: ограничиться чаем было нельзя, обещала поесть, но – о количестве ничего же не говорилось! Однако после первой же отправленной в себя ложки она навалила себе полную миску. Из рыжеватой массы кое-где торчали серые «фрикадельки». Совсем недавно Майка серьезно объясняла: чтобы мозги соображали как следует, им нужен белок, а вовсе не какие-то там шоколадки! И где она такое вычитала? Нащипанные как попало кусочки фарша, пропитавшись капустным соком, стали… стали… Арина прижмурилась не хуже Таймыра…

И через минуту обнаружила себя стоящей возле Майкиной «берлоги». Да еще дверь приоткрыла – зачем? Спасибо сказать? Спросить – как это вышло? Завтра, все завтра – заснула племяшка и пусть спит.

– Куркума, – тихо прозвучало в темноте.

– Что?

– Ты пришла спросить, что с капустой. Куркумы я туда насыпала. Случайно, вместо паприки. Съедобно?

– Божественно! – выдохнула Арина. – Может, тебе в повара пойти? Школу ты терпеть не можешь.

– Во-первых, школа только началась, может, в следующих классах что-то толковое прорежется, – племяшкин голос звучал сонно, но внятно. – Во-вторых, органы опеки Федьке по башке дадут, если я школу брошу. А главное, за эти годы можно параллельно кучу интересных навыков освоить. Не считая тушеной капусты. Иди доедай, остынет.

– Что?

– Ты собиралась съесть только одну ложку, чтоб обещания не нарушать. Но передумала. И прибежала сказать спасибо. Иди ужинать.

– Спокойной ночи, маленькое чудовище.

– Спокойной ночи, да пребудет с тобой сила!