– Как ты себя чувствуешь? – спросил Рамсон с притворной обеспокоенностью. Он положил ладони на ее ледяные щеки. – Можешь говорить?

Она приоткрыла потрескавшиеся синеватые губы.

– Д-да.

– Голова кружится? Клонит в сон?

– Н-нет.

Это была явная ложь, но она упрямо вздернула подбородок и смерила его таким непримиримым взглядом, что Рамсон не мог не восхититься твердостью ее характера.

– Нам нужно до заката найти укрытие, – Рамсон оглядел верхушки деревьев, над которыми нависало солнце, скрытое пеленой серых туч и тумана. – Откуда ты? Как добралась сюда?

– П-пешком.

От одного этого слова сердце его почти запело. Это означало, что рядом должно быть укрытие. Он правильно поступил, вернувшись за ней.

– Откуда? Рядом есть город?

Она потрясла головой.

– Изб-ба. Я там живу.

– Далеко?

Она содрогнулась всем телом, и он прижал ее ближе.

От мокрой одежды создавалось ощущение, будто к коже прикладывали мешок со льдом, но Рамсон знал, что тепло его тела должно помочь ей. Когда она отвечала, из ее губ вырвалось облачко пара.

– Два часа.

Рамсон посмотрел на затянутое туманом солнце, которое уже опасно приблизилось к кромке деревьев. Впервые за все это время у него появилась надежда. Он встал, поправил промерзшую одежду и немного размял мышцы. Судороги он еще ощущал – хороший знак.

– Можешь идти, дорогая?

Ведьма начала подниматься, вставать на ноги и чуть снова не рухнула. Рамсон поймал ее за локоть, прежде чем она успела упасть.

– Я держу.

Втереться к ней в доверие, добраться до укрытия. Он посадил ее на спину, тут же почувствовав ледяную твердость ее плаща.

– Обними меня за шею. Чем больше соприкасается наша кожа, тем меньше шансов, что у тебя будет переохлаждение.

Она подчинилась, и он перераспределил вес, поднимая ее повыше. От мышечного напряжения у него разогналась кровь. Это хорошо.

Рамсон сжал зубы. Переставляя ноги, одну за другой, он начал двигаться. На него давило безмолвие белоснежного пейзажа, прерываемое лишь хрустом снега у него под ногами и периодическим треском веток, пока он продолжал углубляться в лес. Неровным голосом, дрожа от холода, ведьма давала указания куда идти.

Вскоре они оказались в чаще леса, в окружении множества высоких северных сосен и сибирских лиственниц, отбрасывавших на них свои тени. Тишина пронзала воздух. Казалось, что лес живой и наблюдает. Холод постепенно пробирался к Рамсону под одежду, под кожу, сковывал кости.

Ведьма замолкла и не шевелилась. Несколько раз ему пришлось растрясти ее, чтобы она оставалась в сознании.

– Поговори со мной, дорогая, – сказал он наконец. – Если ты сейчас заснешь, ты никогда не проснешься.

Он почувствовал, как она встрепенулась в ответ на его слова.

– Как тебя зовут?

– Ана, – выпалила она подозрительно поспешно.

Очередная ложь, но Рамсон лишь серьезно кивнул.

– Ана. Я Рамсон, хотя ты уже и так знаешь. Откуда ты, Ана?

– Добрск.

Он усмехнулся.

– Какая ты разговорчивая.

Он знал городишко Добрск – крошечная, незначительная точка на карте в южной части Кирилии. И все же – несмотря на все усилия скрыть это – в ее речи слышались отзвуки северного акцента, а манера говорить немного напоминала манеру кирилийской знати.

– Чем ты занималась в Добрске?

Он почувствовал, как она напряглась, и вдруг пожалел, что задал этот вопрос. Ему показалось, что ее полузамерзшее и полусознательное состояние было неплохой возможностью разузнать побольше информации. Выпытать ее секреты, а потом шантажировать ее. Во-первых, она была аффиниткой. Но пока это была единственная зацепка. Безусловно, такая могущественная сила родства, как у нее, гарантировала бы ей место в императорских патрулях.

Шестеренки в его мозгу вращались, и он вспомнил ее приказывающий тон, ее осуждающий взгляд, когда он впервые заговорил с ней, наклон ее острого подбородка. Ее, без сомнения, воспитывали в благородной среде – возможно, она скрывала свою силу, чтобы обезопасить себя. В Кирилии подобное было частой практикой: как только у ребенка проявлялась сила родства, ее начинали прятать или подавлять. Это было доступно богачам, наделенным властью и разнообразными привилегиями. Бедняки же, подумал Рамсон, не могли себе позволить никакой защиты.

Аффиниты, у которых не было средств подкупить представителей власти, были вынуждены регистрироваться, и сведения об их силе родства указывались в удостоверении личности. Как граждане империи, они имели право искать работу – но штамп в документах ставил на них клеймо иных, отличающихся от большинства, существ, от которых стоит держаться подальше и даже бояться.

Кирилия придумала способ контролировать этих людей с их данным богами даром с помощью черного камня и божевосха. Когда в Кирилию потянулись иммигранты из других государств, желающие попытать счастья в богатейшей империи мира, торговцы тут же воспользовались шансом наживиться на них.

Так появились брокеры. Они стали заманивать ищущих работу иностранцев в Кирилию лживыми обещаниями лучших условий труда и большего заработка, чтобы потом вынудить их подписать невыгодный для них договор и запереть в далекой империи, поймав в ловушку. Со временем торговля аффинитами набирала обороты, оставаясь при этом в тени закона.

Благородная или нет, девушка была аффинитом в бегах. И Рамсону не хотелось ввязываться в подобную историю.

Проще было закрыть глаза на этот факт.

В любом случае ей было что скрывать. Если Рамсон и обладал каким-то талантом, это была способность выведывать секреты, не важно, как глубоко они были запрятаны.

Она продолжала упрямо молчать, и Рамсон решил задать относительно безобидный вопрос:

– Это правда, что солнечное вино вкуснее на юге?

Дальше они продолжали в том же духе: Рамсон без остановки говорил и вытягивал из девушки ответы из одного-двух слов. Несмотря на болтовню, он чувствовал, как немеют руки и ноги и как растет усталость в мышцах. Вокруг постепенно темнело, и ему приходилось напрягать глаза, чтобы понять, где деревья, а где их тени.

Время, казалось, шло по кругу, и Рамсон стал сомневаться, не плутает ли он сам. Невыносимый холод сковал его мысли; он постоянно оглядывался через плечо, когда ему слышался то хруст ветки, то скрип снега. Опасности, подстерегавшие на просторах Кирилийской империи, отличались от тех, с которыми он имел дело дома; он слышал о духах льда – сивинциях, – что возникали из снега, а потом, годы спустя, пропавших путников находили в скованной мерзлотой земле. Ледоволки появлялись из ниоткуда и охотились в стаях. Рамсон никогда не путешествовал без огнешара, ровный свет которого по ночам отпугивал обитателей северной тайги. Сейчас же казалось, что тьма наступает.

Рамсон остановился. В ушах звенел пульс… и что-то еще. Он прислушался. Ему не хватало успокаивающей теплоты огнешара: обычно он лежал в его ладонях и освещал путь. Темнота же порождала темные мысли.

И вдруг он услышал: хрусть-хрусть-хрусть –  ломались ветки, шумел подлесок в нескольких десятках шагов позади.

Кто-то или что-то преследовало их.

Рамсона обуял страх. Он спрятался за ближайшим деревом и, удобнее перехватив ведьму на спине, застыл и попытался прислушаться, чтобы различить хоть что-нибудь, помимо стука собственного сердца.

Вот оно. Треск приближался, будто нечто огромное двигалось через лес. Затаив дыхание, он решился выглянуть из-за дерева и почувствовал, что его ноги подгибаются.

Громадная темная фигура, пошатываясь, проходила мимо, так близко, что Рамсон почувствовал затхлый запах влажной шерсти. Существо остановилось, принюхалось. Раздался хриплый рык. Когда оно повернуло голову, чтобы осмотреться по сторонам, сердце Рамсона ушло в пятки. Он различил массивную тушу, бледную морду и блестящие белые глаза. Лунный медведь. Грозный хищник северной империи: рассказы о нем передавались охотниками шепотом, каждый из них молился, чтобы не встретиться со зверем.