Среди слушателей мы находим Майкла: помимо усов у него появилась бородка клинышком. Волосы стали длиннее. Ему скучно, и он пытается незаметно выйти, пробираясь вдоль ряда и наступая на чьи-то ноги.

Камера приближается к доктору Бому, одетому в обычный современный костюм.

Доктор Бом (страстно). И пока малыши играют с заряженным оружием, мы, те, кто знает об опасности, обязаны заявить об этом вслух. Пусть другие залезают норы и дрожат от страха перед чёрным призраком или сенатором Маккарти, но я вам говорю…

Майкл добрался до конца своего ряда и собирается выйти. Студент, который ранее не сводил с Майкла глаз, подаётся вперёд и раздражённо шепчет.

Студент. Почему бы тебе не послушать этого человека?

Майкл (иронично). Расслабься. Брат. Созерцай поток жизни, не привязываясь к нему.

Мы слышим страстный голос доктора Бома, пока изображение медленно затемняется. Последние его слова звучат во время перехода к следующему кадру.

Доктор Бом (глас вопиющего в пустыне). Учёные не освобождены от морального бремени, которое лежит на человечестве. Мы должны думать. Мы должны выбирать. Мы должны брать на себя ответственность.

Крупным планом газетный заголовок над фотографией Бома:

Камера движется, пока мы читаем это, и становится видно, что газету держит в руке тот самый студент с суровым интеллигентным лицом (его зовут Питер Стоун), который выглядит старше остальных студентов. Это он наблюдал за Майклом в эпизоде лекции и говорил с ним в эпизоде с Бомом. Мы находимся в пиццерии в Кембридже. Студенты уже готовятся к защите диплома. Они повзрослели. Мы замечаем Майкла и Кэти, сидящих за столиком с друзьями, и приближаемся к ним.

Сейчас у Майкла волосы ещё длиннее и более всклокоченная козлиная бородка. На Кэти джинсы. Один из их друзей отрастил пышную окладистую бороду. Мы слышим, как из музыкального автомата доносится песня Чака Берри. На стене висит увеличенная фотография Хамфри Богарта в фильме «Касабланка» — с потухшей сигаретой в зубах.

1-й студент (чуть подвыпивший). Хорош трепаться! Говорю тебе, Копенгагенская Интерпретация была блестящей для своего времени, но теперь она стала не более чем оправданием интеллектуальной лени. Пора прекратить цитировать этого старикашку Бора как догму и начать думать о том, что означают эти чёртовы уравнения.

Майкл (с иронией, которая, как мы начинаем понимать, для него типична). Мы говорим о физике или о философии? Я на своей шкуре знаю, как невероятно сложно получить докторскую степень в области физики. Я не хочу одновременно работать ещё и над диссертацией по философии.

2-й Студент с подозрением осматривает пиццу.

1-й студент. Старый добрый прагматик Майкл. «Никогда не спрашивай, что всё это значит, спрашивай только, работает ли это». Так?

Майкл (закуривая сигарету). Прагматизм был вполне хорош для Бора. Он был вполне хорош для Бриджмена. Он был вполне хорош для Гейзенберга.

Кэти (тоже слегка навеселе; поёт мотив «Этой старомодной религии»).

2-й студент(перебивает Кэти). Эй, по-моему, нам подали пиццу с анчоусами.

2-я студентка (перебивает 2-го студента). Майкл, неужели ты ни разу не интересовался, что на самом деле делает электрон, пока мы на него не смотрим?

Майкл (невозмутимо и с некоторым превосходством). Да. Интересовался, когда был первокурсником. Тогда же я понял, что Гейзенберг прав. Интерес к этому сродни интересу к тому, сколько ангелов смогут танцевать на булавочной головке. Это философия, а не наука.

1-я студентка. И в чём же разница между философией и наукой, мистер Эксперт. Если обратиться к основам?

Майкл. Наука — это то, что мы знаем. Философия же — это то, что мы не знаем и о чём можем лишь догадываться.

2-я студентка. Эйнштейна интересовало, что делают электроны, когда мы их не видим.

1-й студент (перебивает её). Или электроны существуют только в наших головах — а это солипсизм, или же электроны занимаются своими чёртовыми делами, даже когда мы на них не смотрим.

2-й студент. Вы же знаете, что я не выношу, когда в пицце эти проклятые анчоусы.

2-я студентка (Майклу). Неужели ты никогда не задавал себе вопрос: «Что же, чёрт побери, стоит за всеми этими уравнениями, с которыми мы так ловко управляемся? Что на самом деле за ними стоит? Какая реальность?»

Майкл (имитируя сценку из «Сокровища Сьерра-Мадре»). Я квантовый физик. И плевал я на вашу во-ню-ю-ю-чую реальность!

Все смеются над мексиканским акцентом Майкла. Мимо столика проходят люди в одежде, характерной для студенчества пятидесятых годов, направляющиеся в туалет или из туалета.

1-й студент. Но я хочу когда-нибудь узнать, как эти долбаные электроны проводят своё время, когда мы за ними не наблюдаем.

Майкл (сухо). А я хочу, чтобы у меня был приличный счёт в банке, и я мог себе позволить не слушать ничьи бредни.

2-я студентка. Уравнения Шрёдингера, как ни странно, действительно нам объясняют, что делают электроны, когда мы за ними не подсматриваем. Когда мы на них смотрим, они бывают лишь в одном состоянии, верно? Ну а после, когда мы не смотрим, они пребывают в каждом вероятном состоянии.

Майкл. О, Боже, вот это и называется путать карту с территорией.

2-я студентка. Ты не следишь за периодикой, мой друг. Это только что доказал Хью Эверетт из Принстона. Электроны находятся в каждом математически вероятном собственном состоянии до той самой наносекунды, когда мы начинаем бомбардировать их световым пучком, чтобы увидеть, чем же занимаются эти маленькие сволочи…

2-й студент. Никто меня не слушает. Они положили в мою пиццу эти чёртовы анчоусы. Вы же мне обещали. «Никаких проклятых анчоусов».

1-й студент (скептично, 2-й студентке). Да, а кот Шрёдингера одновременно мёртв и жив. И Гитлер в некоторых вселенных так и остался художником-любителем. Чёрт побери, я ищу в физике реализм, а не сюрреализм.

2-я студентка. Посмотри ещё раз на эти чёртовы уравнения. На классические волновые уравнения Эрвина Шрёдингера, которые мы ежедневно используем.

Майкл (1-му студенту). Вот что получается, когда ты спрашиваешь о реальности в физике. В ответ слышишь всякую ахинею. Держи деньги в собственном кошельке, как сказал тот же парень.

Мимо столика неожиданно проходит человек в древнеримском военном облачении. Изумлённый Майкл в полном смятении провожает этот призрак взглядом. Остальные ничего не замечают.

Кэти (снова напевая).

Последняя строка её песенки ещё звучит в следующем кадре.

Скоро закат. Комнату пересекают длинные тени. Мы видим еврея средних лет, худого и костлявого. Раздетый догола, он прикован к стене цепями. Мы видим этого человека со спины и замечаем на его голове терновый венок. Солдат методично избивает его плетью. Камера неожиданно отъезжает, и мы видим Майкла в одежде центуриона. Он томится. Присев на край стола. Никакого удовольствия происходящее ему не доставляет, ему скучно — он обязан обеспечить телесное наказание этого еврея. Еврей кричит от ужасной боли.