- Ты мне точно о Навуходоносоре сведения сообщаешь, - заметила она.

А вот что говорил Маркелов, что думает даже Голушкин (хотя она тотчас поняла, что это за птица), а главное: какого мнения Соломин и что он сам за человек - вот что ей нужно было знать, вот о чем она сокрушалась. "Когда же? когда?" - Этот вопрос постоянно вертелся у ней в голове, просился на уста во все время, пока говорил Нежданов. А он как будто избегал всего, что могло дать положительный ответ на этот вопрос. Он сам стал замечать, что налегает именно на те подробности, которые менее интересовали Марианну... нет- нет - да и возвратится к ним.

Юмористические описания возбуждали в ней нетерпение; тон разочарованный или унылый ее огорчал... Надо было постоянно обращаться к "делу", к "вопросу". Тут никакое многословие ее не утомляло. Вспомнилось Нежданову время, когда он, еще не будучи студентом и живя летом на даче у одних хороших знакомых, вздумал рассказывать их детям сказки: и они также не ценили ни описаний, ни выражений личных, собственных ощущений... они также требовали дела, фактов! Марианна не была ребенком, но прямотою и простотою чувства она походила на ребенка. Нежданов искренно и горячо похвалил Маркелова и с особенным сочувствием отозвался о Соломине. Говоря о нем чуть не в восторженных выражениях, он спрашивал самого себя: что, собственно, заставляло его быть такого высокого мнения об этом человеке? Ничего особенно умного он не высказал; иные его слова даже как будто шли вразрез с убеждениями его, Нежданова...

"Уравновешенный характер, - думалось ему, - вот что; обстоятельный, свежий, как говорила Фимушка, крупный человек; спокойная, крепкая сила; знает, что ему нужно, и себе доверяет - и возбуждает доверие; тревоги нет... и равновесие! равновесие!.. Вот это главное; именно, чего у меня нет". Нежданов умолк, предавшись размышлению... Вдруг он почувствовал прикосновение руки на своем плече. Он поднял голову: Марианна глядела на него заботливым и нежным взором.

- Друг! Что с тобою? - спросила она.

Он снял ее руку с плеча и в первый раз поцеловал эту маленькую, но крепкую руку. Марианна слегка засмеялась, как бы удивившись: с чего могла ему прийти в голову такая любезность? Потом она в свою очередь задумалась.

- Маркелов показал тебе письмо Валентины Михайловны ? - спросила она наконец.

- Да.

- Ну... и что же он?

- Он? Он благороднейшее, самоотверженное существо! Он... - Нежданов хотел было сказать Марианне о портрете, да удержался и только повторил: благороднейшее существо!

- О да, да!

- Марианна опять задумалась - и вдруг, повернувшись к Нежданову на стволе березы, служившей им обоим сиденьем, с живостью промолвила:

- Ну, так чем же вы решили?

Нежданов пожал плечами.

- Да я тебе сказал уже, что пока - ничем; надо будет еще подождать.

- Подождать еще... Чего же?

- Последних инструкций. ("А ведь я вру", - думалось Нежданову.)

- От кого?

- От того... ты знаешь... от Василия Николаевича. Да вот еще надо подождать, чтобы Остродумов вернулся. Марианна вопросительно посмотрела на Нежданова. Скажи, ты когда- нибудь видел этого Василия Николаевича ?

- Видел раза два... мельком.

- Что, он... замечательный человек?

- Как тебе сказать? Теперь он голова - ну, и орудует. А без дисциплины в нашем деле нельзя; повиноваться нужно. ("И это все вздор", - думалось Нежданову.)

- Какой он из себя?

- Какой? Приземистый, грузный, чернявый... Лицо скуластое; калмыцкое... грубое лицо. Только глаза очень живые.

- А говорит он как?

- Он не столько говорит, сколько командует.

- Отчего же он сделался головою?

- А с характером человек. Ни пред чем не отступит.Если нужно - убьет. Ну его и боятся.

- А Соломин каков из себя? - спросила Марианна погодя немного.

Соломин тоже не очень красив; только у этого славное лицо, простое, честное. Между семинаристами - хорошими - такие попадаются лица. Нежданов подробно описал Соломина. Марианна посмотрела на Нежданова долго... долго... потом промолвила, словно про себя:

- У тебя тоже хорошее лицо. С тобою, думаю, можно жить.

Это слово тронуло Нежданова; он снова взял ее руку и поднес было ее к губам...

- Погоди любезничать, - промолвила, смеясь, Марианна - она всегда смеялась, когда у ней целовали руку, - ты не знаешь: я перед тобой виновата.

- Каким это образом?

- А вот как. Я в твоем отсутствии вошла к тебе в комнату - и там, на твоем столе, увидала тетрадку со стихами (Нежданов дрогнул: он вспомнил, что он, точно, забыл эту тетрадку на столе своей комнаты). - И каюсь перед тобою: не сумела победить свое любопытство и прочла. Ведь это твои стихи?

- Мои; и знаешь ли что, Марианна? Лучшим доказательством, до какой степени я к тебе привязан и как я тебе доверяю - может служить то, что я почти не сержусь на тебя.

- Почти? Стало быть, хоть немного, да сердишься? Кстати, ты меня зовешь Марианной; не могу же я тебя звать Неждановым!

Буду звать тебя Алексеем. А стихотворение, которое начинается так: "Милый друг, когда я буду умирать..." тоже твое?

- Мое... мое. Только, пожалуйста, брось это... Не мучь меня.

Марианна покачала головою.

- Оно очень печально. Это стихотворение... Надеюсь, что ты его написал до сближения со мною. Но стихи хороши - насколько я могу судить. Мне сдается, что ты мог бы сделаться литератором, только я наверное знаю, что у тебя есть призвание лучше и выше литературы. Этим хорошо было заниматься прежде, когда другое было невозможно.

- Нежданов кинул на нее быстрый взгляд.

- Ты думаешь? Да, я с тобой согласен. Лучше гибель там, чем успех здесь.

Марианна стремительно встала.

- Да, мой милый, ты прав! - воскликнула она, и все лицо ее просияло, вспыхнуло огнем и блеском восторга, умилением великодушных чувств. - Ты прав! Но, может быть, мы и не погибнем тотчас; мы успеем ты увидишь, мы будем полезны, наша жизнь не пропадет даром, мы пойдем в народ... Ты знаешь какое-нибудь ремесло? Нет?

Ну, все равно - мы будем работать, мы принесем им, нашим братьям, все, что мы знаем, - я, если нужно, в кухарки пойду, в швеи, в прачки... Ты увидишь, ты увидишь ...И никакой тут заслуги не будет - а счастье, счастье ...

Марианна умолкла; но взор ее, устремленный в даль, не в ту, которая расстилалась перед нею, - а в другую, неведомую, еще не бывалую, но видимую ей, - взор ее горел ...

Нежданов склонился к ее стану...

- О Марианна! - шепнул он, - я тебя не стою!

Она вдруг вся встрепенулась.

- Пора домой, пора! - промолвила она, - а то сейчас опять нас отыскивать станут. Впрочем, Валентина Михайловна, кажется, махнула на меня рукой. Я в ее глазах - пропащая.

Марианна произнесла это слово с таким светлым, радостным лицом, что и Нежданов, глядя на нее, не мог не улыбнуться и не повторить: пропащая!

- Только она очень оскорблена тем, - продолжала Марианна, - как же это ты не у ее ног? Но это все ничего - а вот что... Ведь здесь оставаться мне нельзя будет ... Надо будет бежать.

- Бежать? - повторил Нежданов.

- Да, бежать... Ведь и ты не останешься? Мы уйдем вместе. Нам надо будет работать вместе... Ведь ты пойдешь со мною?

- На край света! - воскликнул Нежданов, и голос его внезапно зазвенел от волнения и какой-то порывистой благодарности. - На край света! - В эту минуту он, точно, ушел бы с нею без оглядки, куда бы она ни пожелала! Марианна поняла его - и коротко и блаженно вздохнула.

- Так возьми же мою руку... только не целуй ее - а пожми ее крепко, как товарищу, как другу... вот так! Они пошли вместе домой, задумчивые, счастливые; молодая трава ластилась под их ногами, молодая листва шумела кругом; пятна света и тени побежали, проворно скользя, по их одежде - и оба они улыбались и тревожной их игре, и веселым ударам ветра, и свежему блистанью листьев, и собственной молодости, и друг другу.