- Я понимаю, почему вам именно меня хотелось видеть, - начала она, - вам очень тяжело жить в этом доме, и мне тоже.

- Да; я хотел вас видеть, Марианна Викентьевна,- отвечал Нежданов, - но мне не тяжело здесь с тех пор, как я сблизился с вами.

Марианна улыбнулась задумчиво.

- Спасибо, Алексей Дмитрич, - но скажите, неужели вы намерены остаться здесь после всех этих безобразий?

- Я думаю, меня здесь не оставят - мне откажут! - отвечал Нежданов.

- А сами вы не откажетесь?

- Сам... Нет.

- Почему?

- Вы хотите знать правду? Потому что вы здесь.

Марианна наклонила голову и отошла немного в глубь комнаты.

- И к тому же, - продолжал Нежданов, - я обязан остаться здесь. Вы ничего не знаете, но я хочу, я чувствую, что должен вам все сказать. - Он подступил к Марианне и схватил ее за руку. Она ее не приняла - и только посмотрела ему в лицо. - Послушайте! - воскликнул он с внезапным, сильным порывом. - Послушайте меня! - И тотчас же, не садясь ни на одно из двух-трех стульев, находившихся в комнате, продолжая стоять перед Марианной и держать ее руку, Нежданов с увлечением, с жаром, с неожиданным для него самого красноречием сообщил Марианне свои планы, намерения, причину, заставившую его принять предложение Сипягина, - все свои связи, знакомства, свое прошедшее, все, что он скрывал, что никому не высказывал! Он упомянул о полученных письмах, о Василии Николаевиче, обо всем - даже о Силине! Он говорил торопливо, без запинки, без малейшего колебанья - словно он упрекал себя в том, что до сих пор не посвятил Марианны во все свои тайны, словно извинялся перед нею. Она его слушала внимательно, жадно; на первых порах она изумилась...

Но это чувство тотчас исчезло. Благодарностъ, гордость, преданность, решимость - вот чем переполнялась ее душа. Ее лицо, ее глаза засияли; она положила другую свою руку на руку Нежданова - ее губы раскрылись восторженно... Она вдруг страшно похорошела!

Он остановился наконец - глянул на нее и как будто впервые увидал это лицо, которое в то же время так было и дорого ему, и так знакомо.

Он вздохнул сильно, глубоко

- Ах, как я хорошо сделал, что вам все сказал! едва могли шепнуть его губы.

- Да, хорошо... хорошо! - повторила она тоже шепотом. Она невольно подражала ему, да и голос ее угас.- И значит, вы знаете, - продолжала она, что я в вашем распоряжении, что я хочу быть тоже полезной вашему делу, что я готова сделать все, что будет нужно, пойти куда прикажут, что я всегда, всею душою, желала того же, что и вы...

Она тоже умолкла. Еще одно слово - и у ней брызнули бы слезы умиления. Все ее крепкое существо стало внезапно мягко как воск. Жажда деятельности, жертвы, жертвы немедленной - вот чем она томилась.

Чьи-то шаги послышались за дверью - осторожные, быстрые, легкие шаги.

Марианна вдруг выпрямилась, освободила свои руки - и вся тотчас переменилась и повеселела. Что-то презрительное, что-то удалое мелькнуло по ее лицу.

- Я знаю, кто нас подслушивает в эту минуту, - проговорила она так громко, что в коридоре явственным отзвучием раздавалось каждое ее слово, - госпожа Сипягина подслушивает нас... но мне это совершенно все равно.

Шорох шагов прекратился.

- Так как же? - обратилась Марианна к Нежданову, - что же мне делать? как помочь вам? Говорите... говорите скорей! Что делать?

- Что? - промолвил Нежданов. - Я еще не знаю... Я получил от Маркелова записку...

- Когда? Когда?

- Сегодня вечером. Надо мне ехать завтра с ним к Соломину на завод.

- Да... да... Вот еще славный человек - Маркелов! Вот настоящий друг!

- Такой же, как я?

Марианна глянула прямо в лицо Нежданову.

- Нет - не такой же.

- Как?

Она вдруг отвернулась.

- Ах! да разве вы не знаете, чем вы для меня стали и что я чувствую в эту минуту...

Сердце Нежданова сильно забилось, и взор опустился невольно. Эта девушка, которая полюбила его - его, бездомного горемыку, - которая ему доверяется, которая готова идти за ним, вместе с ним, к одной и той же цели, - эта чудесная девушка - Марианна - в это мгновенье стала для Нежданова воплощением всего хорошего, правдивого на земле, воплощением не испытанной им семейной, сестриной, женской любви, - воплощением родины, счастья, борьбы, свободы!

Он поднял голову - и увидал ее глаза, снова на него обращенные...

О, как проникал их светлый, славный взгляд в самую глубь его души!

- Итак, - начал он неверным голосом, - я еду завтра... И когда я вернусь оттуда, я скажу... вам... (ему вдруг стало неловко говорить Марианне "вы"), скажу вам, что узнаю, что будет решено. Отныне все, что я буду делать, все, что я буду думать, - все, все сперва узнаешь... ты.

- О мой друг! - воскликнула Марианна и опять схватила его руку. - Я то же самое обещаю тебе!

Это "тебе" вышло у ней так легко и просто, как будто иначе и нельзя было как будто это было товарищеское "ты".

- А письмо можно видеть?

- Вот оно, вот.

Марианна пробежала письмо и чуть не с благоговением подняла на него взор.

- На тебя возлагают такие важные поручения?

Он улыбнулся ей в ответ и спрятал письмо в карман.

- Странно, - промолвил он, - ведь мы объяснились друг другу в любви - мы любим друг друга, - а ни слова об этом между нами не было.

- К чему? - шепнула Марианна и вдруг бросилась к нему на шею, притиснула свою голову к его плечу... Но они даже не поцеловались - это было бы пошло и почему-то жутко, так, по крайней мере, чувствовали они оба, - и тотчас же разошлись, крепко-крепко стиснув друг другу руку.

Марианна вернулась за свечой, которую оставила на подоконнике пустой комнаты, - и только тут нашло на нее нечто вроде недоумения. Она погасила ее и в глубокой темноте, быстро скользнув по коридору, вернулась в свою комнату, разделась и легла в той же для нее почему-то отрадной темноте.

XVI

На другое утро, когда Нежданов проснулся, он не только не почувствовал никакого смущения при воспоминании о том, что произошло накануне, но напротив: он исполнился какой-то хорошей и трезвой радостью, точно он совершил дело, которое, по-настоящему, давно следовало совершить. Отпросившись на два дня у Сипягина, который согласился на его отлучку немедленно, но строго, Нежданов уехал к Маркелову. Перед отъездом он успел свидеться с Марианной. Она тоже нисколько не стыдилась и не смущалась, глядела спокойно и решительно, и спокойно говорила ему "ты". Волновалась она только о том, что он узнает у Маркелова, и просила сообщить ей все.

- Это само собою разумеется, - отвечал Нежданов.

"И в самом деле, - думалось ему, - чего нам тревожиться? В нашем сближении личное чувство играло роль... второстепенную - а соединились мы безвозвратно. Во имя дела? Да, во имя дела!"

Так думалось Нежданову, и он сам не подозревал, сколько было правды - и неправды - в его думах.

Он застал Маркелова в том же усталом и суровом настроении духа. Пообедавши кое-как и кое-чем, они отправились в известном уже нам тарантасе (вторую пристяжную, очень молодую и не бывавшую еще в упряжке лошадь, взяли напрокат у мужика - маркеловская еще хромала) на большую бумагопрядильную фабрику купца Фалеева, где жил Соломин. Любопытство Нежданова было возбуждено: ему очень хотелось поближе познакомиться с человеком, о котором в последнее время он слышал так много. Соломин был предупрежден; как только оба путешественника остановились у ворот фабрики и назвались их немедленно провели в невзрачный флигелек, занимаемый "механиком-управляющим". Сам он находился в главном фабричном корпусе; пока один из рабочих бегал за ним, Нежданов и Маркелов успели подойти к окну и осмотреться. Фабрика, очевидно, была в полном расцветании и завалена работой; отовсюду несся бойкий гам и гул непрестанной деятельности: машины пыхтели и стучали, скрыпели станки, колеса жужжали, хлюпали ремни, катились и исчезали тачки, бочки, нагруженные тележки; раздавались повелительные крики, звонки, свистки; торопливо пробегали мастеровые в подпоясанных рубахах, с волосами, прихваченными ремешком, рабочие девки в ситцах; двигались запряженные лошади... Людская тысячеголовая сила гудела вокруг, натянутая как струна.