- Ладно, - ответил Вольгемут.
Столяры вынули дверь из петель, отнесли ее на кухню и принялись за работу.
Вскоре Вольгемут услышал отчаянный шум. Он выбежал из комнаты. Стекло в кухонной двери разлетелось вдребезги, и навстречу ему пулей выскочил один из эмигрантов.
- Бога ради, господа, что это у вас здесь происходит? - осведомился пораженный Вольгемут. И пока один из них обмывал свои раны под краном, другой сообщил Вольгемуту, вне себя от негодования:
- Вы знаете, что сказал мне этот малый? Если бы Троцкий остался у власти, сказал он мне, то не было бы никакого Гитлера. Теперь он разоблачен. Он троцкист. И как посмели предложить мне работать с таким типом?
- Но ведь это не я вам предложил, - сказал Вольгемут. - Никого из вас я не знаю, вас обоих прислало ЭБО. Вы пришли вместе, беритесь наконец за работу. - Но столяр никак не мог успокоиться.
- Два года, - горячился он, - я работаю вместе с ним. Но теперь он разоблачен. Он сам разоблачил себя. Никто не может от меня потребовать, чтобы я продолжал с ним работать. Такие люди, как он, и виноваты в нашем несчастье.
Но тут второй, стоявший у водопроводной раковины, снова рассвирепел и, забыв про свои раны, кинулся на противника. Доктор Вольгемут бросился их разнимать, при этом и ему попало.
- Теперь хватит, - сказал он, - убирайтесь-ка оба.
- Хорошо, - ответил столяр, - раз так, я уйду. Но сначала извольте уплатить мне за потерянное время.
- А разбитая дверь? - поинтересовался Вольгемут.
- Кто выскочил через эту дверь, - возмутился его собеседник, - я или он?
Все это доктор Вольгемут рассказал, попивая свой кофе; он рассказывал очень живо, ему, видимо, нравилась эта история. Анне она понравилась меньше. Правда, она смеялась. Но за этим смехом скрывались стыд и возмущение. Вольгемут, вероятно, кое-что приукрасил, но суть была им подмечена правильно. Таковы эмигранты, многие из них обнаглели, одичали, потеряли всякое чувство меры, они требовательны - именно потому что им так плохо, - они смешны. Да, они докатились до того, что стали смешными, и это самое худшее. Вполне ли она, Анна, уберегла себя от этого? Если вникнуть как следует, то и в ней можно найти много смешного - ее брюзжание, ее претензии.
Какой-нибудь недоброжелатель мог бы еще так легкомысленно отнестись к эмигрантам, но Вольгемут не имел на то права. Ему следовало бы проявить больше чуткости, ему следовало бы понять, что эти люди разбиты бесконечными ударами судьбы. Кто знает, что представляли собой в Германии "столяры", пришедшие к Вольгемуту чинить дверь? Кто знает, чем они занимались, прежде чем превратиться в то, чем они теперь были? Надо же иметь снисхождение к этим людям. И кроме того, все плохое, что говорится об одном эмигранте, бросает тень на остальных. Об этом Вольгемуту тоже следовало помнить.
- Признаться, - благодушно гудел длинноногий Вольгемут, шагая взад и вперед по комнате, - мне эти парни понравились. Просто удивительно, как много среди эмигрантов людей, не падающих духом. Все, что им приходится делать, всю свою теперешнюю жизнь они рассматривают как нечто временное. Их не интересует моя дверь, их интересует политика.
Доктор Вольгемут положительно гордится тем, что он так добродушно и притом сознательно позволяет себя эксплуатировать. Да, это подходящий момент: сейчас Анна выложит ему свою просьбу.
Она вооружилась одной из своих самых ослепительных улыбок.
- Это смешно, - начала она, - но я хотела обратиться к вам с просьбой, которая, пожалуй, только подтвердит ваше суждение об ЭБО, если вы ее исполните. - И она подробно рассказала ему историю Элли Френкель.
- Ну, послушайте, ну, знаете ли, - воскликнул доктор Вольгемут, - вы очень многого от меня требуете. Можете вы поручиться, что ваша приятельница справится с работой?
- Отнюдь нет, - ответила Анна. - Но я обращаюсь к вашему великодушию. У вас было столько печальных опытов. Имеет ли значение еще один? - Она была в ударе, она улыбалась, ее крупные красивые зубы блестели, она сверкала молодостью и свежестью; она уже не чувствовала себя эмигранткой Анной Траутвейн, обитательницей жалкого номера гостиницы "Аранхуэс"; она чувствовала себя уверенно, как в свои лучшие берлинские и мюнхенские годы.
- Какая же вы нехорошая, если еще и это хотите навязать вашему замученному шефу, - стонал доктор Вольгемут.
- Так когда Элли прийти, чтобы начать работу? - победоносно спросила Анна.
- Я надеюсь, - грозно прогудел Вольгемут, - что вы разрешите мне по крайней мере посмотреть на нее, раньше чем сговориться окончательно. Пусть придет, когда меньше всего помешает.
До сих пор Анна замечала только отрицательные качества своего шефа, отныне же она видела только его хорошие стороны. Ее улыбка уже не была профессиональной. Анна улыбалась от всего сердца. Доктору Вольгемуту доставило удовольствие рассказать историю с ЭБО, да и предстоящая встреча с господином фон Герке сулила много занятного. Поэтому оба, и Вольгемут и Анна, вернулись в кабинет после вечернего перерыва в лучезарнейшем настроении.
Анна попросила нетерпеливо ожидавшего господина фон Герке в кабинет, и Вольгемут пригласил его сесть в зубоврачебное кресло. Господин фон Герке с достоинством опустился в кресло. Да, манеры у него отменные, этот секретарь германского посольства, красивый, смуглый молодой человек, с белокурыми, мягкими, густыми волосами и очень красными губами, ни в чем не уступал другим парижским дипломатам, а теперь выяснилось, что он способен сохранить непринужденность манер и в тех неприятных ситуациях, когда многие пасуют. Он сидел с легкой, любезной, отнюдь не напряженной улыбкой и терпеливо, вежливо слушал ядовито-игривые речи врача.
- Нам предстоит сегодня, - со свирепой веселостью начал доктор Вольгемут, - проделать довольно много грязной, грубой работы, и я думаю, он повернулся к Анне, - что мы наденем на господина барона халат. Салфетки сегодня будет недостаточно. Господин барон одет с завидной элегантностью. - Фон Герке покорно влез в халат. - Я надеюсь, - продолжал доктор Вольгемут с тем же ехидным добродушием, - что мы сегодня в полном порядке. Так безболезненно, как до сих пор, я уже предупреждал вас, сегодняшний сеанс не пройдет, да и затянется он порядком. - Вольгемут подвинтил кресло и предложил господину фон Герке открыть рот.
