Апелляционный суд признал, что оба свидетеля, показывающие против подсудимого, могли при искусственном освещении, которое было в поезде, а также при свете фар мотоцикла счесть штаны более светлыми, чем они кажутся при дневном освещении. Нельзя также не признать, что прежний светлый цвет этих штанов снова проступил наружу от действия времени и это придало им вид штанов штурмовика. То, что подсудимый все же продолжал носить эти штаны, должно быть рассматриваемо как возмутительная наглость. Исходя из этого, апелляционная жалоба подсудимого отклонена с возложением на него судебных издержек".

Этот судебный отчет из "Френкишер курир" Зепп Траутвейн перепечатал слово в слово, со всеми погрешностями против немецкой грамматики и духа немецкого языка, которые, следуя примеру фюрера, допустил автор. И многие читали этот отчет, и многим он доставил гневную радость.

Луи Гингольд, жадно выслеживавший ненавистного Зеппа Траутвейна и искавший предлога для решительных мер против него, придрался к этой перепечатке. Можно ли заполнять драгоценные столбцы "ПН" такими пустяками, вместо того чтобы давать общую углубленную характеристику антикультурных тенденций национал-социализма? Да это просто неприлично.

Тесно прижав руки к туловищу, сидел он за своим письменным столом, косился из-под очков на Траутвейна и разъяснял ему, насколько он не прав, с любезной, изводящей обстоятельностью.

Траутвейн долго отмалчивался.

- Глаз у вас, что ли, нет? - вдруг разразился он. - Разве вы не видите, что этот бюрократический процесс, с его безмозглым пафосом, против еврея Гуцлера обнаруживает все убожество нацистов? Разве от этих надрывающихся, потеющих от усердия людей, вцепившихся в несчастные крашеные штаны, не смердит их собственным ничтожеством?

Нет, Гингольд этого не замечает. Он сидит с кислым видом.

- Говоря откровенно, - проскрипел он, - я нахожу ваш поступок плохой шуткой, уважаемый господин профессор. Я нахожу, что для таких шуток жаль тратить столбцы "ПН".

Идиотские возражения Гингольда начали серьезно злить Зеппа. Он гордился тем, что раскопал этот судебный отчет - один из тех маленьких драгоценных эпизодов, которые становятся символом всего движения, всей системы. Он не знал, что нацистский режим готовит гораздо более жуткие, страшные и яркие символы того же рода. Тупое остервенение, с которым нацистская юстиция набросилась на крашеные штаны Гуцлера, яснее, казалось ему, обнаруживает перед каждым беспристрастным взором голое убожество третьей империи, чем сотни толстых томов. Гингольд, эта скотина, вместо того чтобы радоваться, что такой материал появился в газете, накидывается на него, Зеппа, и распекает как школьника. Нет, мой дорогой, так с Зеппом не разговаривают.

- Очень жаль, господин Гингольд, - сказал он, покраснев, - что статья вам не нравится. Но должен сказать вам откровенно: если она вам не нравится, вы, значит, ни черта не смыслите в целях и направлении эмигрантской газеты. Было бы умнее, если бы вы в таких случаях держали ваше мнение при себе. А то пропадет охота работать в газете.

- Удобно вы устроились, уважаемый господин профессор, - сладко и ехидно сказал Гингольд. - Если вам случится откопать материал, который кажется вам забавным, или если вам хочется отвести душу, вы пользуетесь моей газетой и печатаете в ней, что вам взбредет в голову. А кто терпит убытки, когда читатели бегут от нас, до этого вам нет дела. Пусть старый Гингольд расплачивается.

- Зачем вы, собственно, пригласили меня в редакцию? - спросил Зепп.

Он говорил тихо и спокойно, он стоял вплотную у письменного стола, за которым сидел Гингольд, и вид у него был отнюдь не добродушный. Гингольду стало не по себе, но он вспомнил об обещании, данном Лейзегангу, и выдержал взгляд устремленных на него исподлобья глаз Зеппа. Он даже сам смерил Зеппа взглядом с головы до ног.

- Какой у вас вид, уважаемый господин профессор, - сказал он вместо всякого ответа с кротким упреком. - Вы полагаете, что это поднимает престиж газеты, если наши редакторы ходят в таких костюмах и носят такие воротнички?

Зеппу сразу стало ясно, что Гингольда интересует не судебный отчет о штанах еврея Гуцлера и не его, Зеппа, костюм. Ему вспомнились слухи, ходившие о Гингольде. Каковы бы ни были его мотивы, ясно одно: Гингольд хочет от него избавиться. Зепп обрел вдруг все свое хладнокровие.

- Чего вы, в сущности, хотите, милейший? - спросил он. - Вы хотите, чтобы я бросил свою работу? Хотите, чтобы я плюнул на все и ушел? Этого удовольствия я вам не доставлю.

Гингольд действительно надеялся так взбесить Зеппа, что тот откажется от работы. Раз это не выходило, он быстро и ловко изменил тактику.

- Что это вам пришло в голову, господин профессор? - спросил он сладко. - Какой у меня может быть интерес лишиться такого ценного сотрудника? Хотя мы часто расходимся во взглядах, газета всем нам одинаково дорога. Желал бы я только одного - понимания, более тесного сотрудничества. Хорошо бы, например, - сказал он елейно-отеческим тоном, - если бы вы согласились давать мне на просмотр ваши статьи, прежде чем сдавать их в набор.

- Идите ко всем чертям! - спокойно сказал Зепп.

Зепп рассказал Гейльбруну о своем столкновении с Гингольдом. Гейльбрун рассмеялся, но вместе с тем встревожился. С юридической точки зрения поведение Зеппа не было безупречным. Гингольд включал в договоры пункт, который давал ему возможность увольнять редакторов за грубое нарушение дисциплины. Предложение Гингольда, чтобы Зепп давал ему на просмотр свои статьи до их напечатания, было незаконно, но это был совет, пусть и наглый, а не приказание, и то, что Зепп ответил на это столь непристойным образом, могло быть истолковано как нарушение дисциплины. С другой стороны, было невероятно, чтобы Гингольд довел дело до суда, а если бы даже он пошел на это, то выражения в духе Рабле обыкновенно встречали сочувствие во французских судах. Чем бы это ни кончилось, сказал в заключение Гейльбрун, он и не подумает согласиться на уход Зеппа.

- Скорее я сам уйду, чем позволю уволить вас, - величественно повторил он обещание, которое уже однажды дал Зеппу.