А в последний раз, когда бабушка догадалась, где он прячется, она подоспела как раз к тому моменту, когда какой-то препротивный мужик в костюме спрашивал, хочет ли он посмотреть, как тот снимет брюки. После этого случая ему больше никогда не удавалось удрать. Бабушка шла рядом, куда бы они ни направлялись. Даже когда он стал старше.

В бабушкиной квартире, где он спал в одной с ней комнате, у него иногда бывало немного личного, так сказать, времени, если он просыпался раньше ее. И тогда он мог подумать о своей матери. В детстве он часто думал о том, куда она подевалась. Думал, что она уехала по каким-то важным делам, но не знал, куда именно. А может, наоборот, это бабушка с ним уехала? Но бабушка не хотела об этом говорить, и, став постарше, он перестал спрашивать вообще. Он убедил себя в том, что его мама не думала о себе. Что она посвятила свою жизнь помощи другим людям. Тем, кому было тяжело. Например, бедным детям. Детям, которые жили не в таких хороших условиях, как он сам. Он знал, что у него прекрасная жизнь. Которой он не заслуживал. Об этом ему часто говорила бабушка. Он понял, что существует много других людей, которым его мама нужна больше, чем ему. Потому что у него все-таки оставалась бабушка. Но она была очень строгой. Строже, чем мама. Так он думал. Если бы он мог сравнить их, если бы мама вернулась. Но она так никогда и не вернулась.

Мужчина пришел к скамейкам парка Хегалид не по ностальгическим причинам. А по стратегическим. Ностальгии, как и размышлениям о том, что могло бы быть, если бы, не было места в его жизни. Все это признаки слабости. Он и так уже потратил слишком большую часть жизни на переживания о том, чему не суждено было осуществиться. Он вынул бинокль и сломал одну из свисающих веток, заслонявшую ему вид. Устанавливая резкость, он покосился на улицу, чтобы убедиться, что высота выбрана верно. Все правильно. Он смотрел прямо через окно второго этажа дома 46. В окуляре виден был один из оперов с подушкой в руке. Дальше виднелся еще один полицейский. Они были заняты изучением места убийства. Но он был внимателен, и вряд ли они там что-то найдут.

Его беспокоило кое-что другое.

В тени стало холодновато, он немного потопал ногами, чтобы согреться, и стал спускаться в сторону паркового пруда.

Рикард с Эриком стояли в спальне. Слабый запах лака все еще витал в пустой комнате. Трудно было себе представить, что в этой комнате могло произойти что-то кошмарное. Тем не менее Рикарда снова начало подташнивать, когда он увидел пятна от лака, образовавшие своего рода раму вокруг углубления в матрасе, где раньше сидела Анна.

– Привет, хорошо, что вы пришли. Я спускалась за кофе. – Мария вошла из прихожей и тут же замолчала, почувствовав неуместную бодрость своего тона. Теперь, когда тело увезли в судебную медицину, прожекторы были выключены, а запахи почти выветрились, она уже не так сильно, как накануне, ощущала ужас произошедшего. Ее пронзило чувство вины. Она осознавала, что после почти десяти лет работы ее чувства начали притупляться. Она положила на кровать распечатанную фотографию жертвы, сделанную вчера. И все же трудно было представить, что мертвая женщина на снимке была живой всего лишь сутки назад. Убийца умышленно сделал все, чтобы превратить ее тело в чужое и нереальное.

Рикард положил ладонь ей на локоть и улыбнулся. Но, заметив, что за ними внимательно наблюдает Эрик, быстро убрал руку и повернулся к окну. Утро, обещавшее солнечный и теплый день, обратилось в разочарование, состоящее сплошь из серых туч. Скоро начнет моросить дождь. Мария показала на фото:

– Судебный медик подтвердил время смерти. Анна скончалась вчера ночью.

Рикард взял в руки фото, внимательно изучил и начал осматривать комнату.

– Что же здесь произошло? Чего мы не видим? Почему комната похожа на ничего не говорящий фасад и зачем на полу у кровати стоят сильные лампы, практически прожекторы?

Он положил фото обратно на кровать. Эта комната действительно была какой-то аномалией. Особенно по сравнению с остальной квартирой.

Мария не ответила. Она делала заметки в блокноте, собрав в очередной пакетик что-то похожее на пыль или крошечные волокна. Закончив, подняла глаза.

– Вы успели проверить, были ли аналогичные случаи?

Эрик обернулся к ней.

– Да, но ни в шведских базах данных, ни у Европола нет ничего, даже и близко напоминающего этот случай. Женщин – жертв преступлений много. Но такого, чтобы их лакировали и превращали в куклы, не было.

Мария рассматривала одну из подушек, прежде чем и ее засунуть в пакет для вещдоков. Она держала подушку перед собой.

– Слабые следы слюны. Или желудочные выделения. Не исключено, что ей приложили подушку к лицу, а она отчаянно пыталась глотнуть воздух.

Рикард кивнул в сторону ламп, стоявших на полу:

– Странно, что эти прожекторы, как ты вчера показала, стояли здесь так долго. Что убийца не принес их с собой. Иначе можно было бы подумать, что он установил яркий свет для того, чтобы заснять свою патологическую инсталляцию. Себе на память. Для удовлетворения какого-нибудь сексуального извращения или чего-то подобного.

– Да, это странно. Я, правда, не обнаружила никаких следов сексуального насилия. Впрочем, последнее слово за судебными медиками.

Мария опустилась на колени рядом с одним из прожекторов и повернулась к постели.

– Он использовал тот свет, который уже был здесь установлен. Если он вообще фотографировал. Может, он собирался выложить снимки в интернете, чтобы привлечь внимание? Показать, какой он крутой и какой вызов он бросил полиции, у которой опустились руки?

Рикард покачал головой:

– Надеюсь, что дело не в этом. То, что ты описываешь, похоже на какой-нибудь американский фильм про серийных убийц. В таком случае мы бы уже услышали про снимки. Их бы уже кто-нибудь заметил в сети.

Эрик рассматривал прожекторы.

– И все-таки такой свет должен быть связан с фотографированием. Это же не какие-то уютные бра и не лампы для чтения в кровати. – Он колебался. – И раз убийца использовал эти лампы, то это может означать, что он знал об их присутствии в квартире.

Мария встала с колен и повернулась к нему:

– Ты хочешь сказать, что это был человек, знавший Анну, который бывал у нее в квартире?

– Вот именно.

Рикард согласно кивнул:

– Говорил с Юнгбергом. Родственники Анны в шоке. У него не создалось впечатления, что что-то там не то. Ни родители Анны, ни ее сестра ничего не знали ни о каком бойфренде. Ни о каких угрозах в ее адрес они тоже не слышали. Никто из них не заметил ничего странного. Совсем.

Мария положила очередной пакет с вещдоком в рюкзак и снова повернулась к ним:

– А бывшие бойфренды?

– Похоже, что у семьи были не такие уж тесные контакты с Анной. Никто из них ничего не знал о ее личной жизни в последние годы. Юнгберг будет с ними еще беседовать, может, кто-то что-то и вспомнит. Во всяком случае, они были уверены, что она нигде не подрабатывала. Она сама им это говорила. Что, мол, занята исключительно учебой в университете.

Мария посмотрела на него с удивлением:

– И при этом у нее были деньги на жизнь класса люкс и на дорогую одежду? Она же не из богатой семьи, так? Нет, этого не может быть.

Эрик опять посмотрел по сторонам.

– Может быть, она все-таки сдавала в поднаем часть квартиры и на этом зарабатывала?

Рикард помотал головой:

– Нет. Я говорил с владельцем дома. Анна была прописана в квартире одна. Никакого договора о разрешении сдавать комнату не существует. Он уверен, что ему немедленно донесли бы соседи, если бы заметили, что кто-то чужой проживает без разрешения.

Мария снова присела и начала светить фонариком под кроватью.

– А этот ее сокурсник, который позвонил в полицию? Что его обеспокоило? Почему он, собственно, начал тревожиться?

Рикард посмотрел на Эрика, но ответил вместо него:

– Грегори Линдблад, да, Эрик будет с ними беседовать после обеда.