Увидев ее бьющееся в агонии тело, судорожно трепещущее крыльями, товарки опасливо взмыли повыше, не помышляя больше о нападении. Как и положено городским хищницам, они были столь же кровожадны, сколь и трусоваты. Пройдет по меньше мере несколько минут, прежде чем они рискнут повторить попытку, убедившись, что угрозы нет.

Холера забыла про них уже секундой позже, потому что гудящие и подламывающиеся ноги наконец вынесли ее куда следует.

По-змеиному хищно крутанувшись, Холера резко завернула за угол и вынуждена была остановиться, чтобы не угодить под ползущие телеги, как пшеничное зерно под жернова.

Телег было до черта, так много, что глаз даже не схватывал их количества, дюжины дюжины, а может, и сотни. Тут были не только телеги, тут, кажется, собралось всё, к чему только можно приладить колеса, и это всё единым неспешным потоком ползло в сторону Смрадограда и Эйзенкрейса со стороны Рутьерских ворот, поскрипывая на ходу и звеня тысячами лошадиных копыт. Неказистые брички с потрепанными холщовыми кузовами. Грузовые телеги, натужно скрипящие рессорами. Ландауэры[4] с кокетливыми вензелями на лакированных боках. Кое-где можно было различить безвкусно раззолоченные маковки карет и тугие дымные клубы аутовагенов.

Вся улица была загромождена ползущими телегами и прочими повозками. Большая часть из них шла не налегке, напротив, была тяжело гружена. Груды очищенного песка и штабеля дров, жестяные листы и переложенные соломой стеклянные бутыли, груды фруктов и зловонные шкуры — все это ползло в едином потоке, точно исполинский бесконечный плот по реке во время лесосплава. Телеги, телеги, телеги…

Холера остановилась, не позволив своим легким захлебнуться в радостном крике. Расчет был верен. После полудня городская стража отпирает Рутьерские ворота и скопившиеся за городом грузовые экипажи ползут в Смрадоград и Эйзенкрейс, чтобы высыпать свою обильную ношу на тамошних рынках и складах.

Дурацкая затея, подумала Холера, обожжённая собственным рвущимся из груди дыханием. Вот только других нет. Ах, сучья плесень, вот это будет номер… Не иначе, покойная бабка-маркитантка покатится со смеху.

Нечего и думать было пересечь улицу поперек этого скрипучего ползущего потока. Телеги только выглядели неспешными, они двигались достаточно споро, чтобы ни один здравомыслящий человек не попытался проскользнуть между ними. Даже изнывающий от страха, с разодранным в клочья ухом.

Холера замерла на краю тротуара, не обращая внимания на голодный клёкот гарпий над головой. Движение повозок могло показаться неуправляемым и слепым, как ток крови по артериям, но она знала, что это не так. Броккенбург, этот чертов злобный старикашка Брокк, был слишком сложно устроен, чтобы позволить процессам внутри своего многовекового дряхлого тела течь самим собой.

Высоко над улицей, водруженная на огромную стальную мачту, оплетенную огромным множеством проводов, горела ослепительная звезда лихтофора. Сейчас она горела зеленым, как малахит, светом, но Холера знала, что это не вечно. Через четко отмеренный промежуток времени звезда сменит свой цвет на желтый, а потом на красный. Как только это случится, все движение на дороге замрет, подчиняясь этому сигналу. И будет стоять, прежде чем эта могущественная Вифлеемская звезда не вернет себе зеленый цвет.

Этот фокус мог произвести впечатление на неотесанную деревенщину, но Холлера без малого три года жила в Брокке и знала, как он устроен. Там, на мачте, внутри небольшой железной коробки, сидел укрощенный демон, скованное волей заклинателя существо, терпеливо выполняющее свою работу. Красный, желтый, зеленый, красный, желтый, зеленый… Когда-нибудь демон выбьется из сил и тихо издохнет. Ему на смену поселят следующего, который продолжит бесконечную работу. Нехитрые правила Гоэтии, разобраться в которых способна даже ведьма второго круга.

Сейчас проклятая коробка сияла изумрудным светом, не собираясь останавливать поток телег и превращая преграждающую Холере улицу в полноводный движущийся поток. Тем не менее, это вполне отвечало ее плану.

Услышав позади исполненные торжествующей злости голоса, Холера зло усмехнулась. Не так быстро, сучье семя. Многие плохие люди пытались убить крошку Холли в те времена, когда ваши мамки еще пытались убедить ваших папок, что способны заменить в любовных утехах овцу.

Коротко выдохнув, она одним гибким прыжком вскочила на ближайшую движущуюся повозку и, не обращая внимания на облака черной сажи, прыснувшие из-под ног, побежала к другому борту. Миг концентрации на краю — короткий взмах руками, чтоб удержать равновесие — и новый прыжок. Телеги ехали так плотно, что она без труда перескакивала с одной на другую, почти не оступаясь, как дети по весне перескакивают меж льдин.

Волчицы проворны, но неожиданность этого маневра вкупе с густым броккенбургским туманом, облегчали ей работу. Они ни за что не догадаются, что она, столкнувшись с потоком телег, двинулась поперек него, а не вдоль. Кроме того, она рассчитывала и на внезапность. Такого дерзкого трюка ведьмы из «Вольфсангеля» могли ожидать от Гаргульи или Страшлы, но уж точно не от Холеры, чьим полем боя чаще служили уютные кровати и темные альковы, чем улицы Броккенбурга.

Увлекшись, она на миг потеряла осторожность и тут же поплатилась за это.

Одна из телег, здоровенная подвода с бортами, оказалась гружена сливами. До черта перезревших скользких слив с лиловыми боками, уже сморщившимися в ядовитом смоге Броккена. Поскользнувшись на них, Холера рухнула ничком прямо в груду спелых плодов, раздавив по меньшей мере пару дюжин и оказавшись с головы до ног заляпанной пронзительно пахнущим сладким соком.

Сука-мать, где черта этой полосе невезения? Отплевываясь и чертыхаясь, Холера пообещала себе, что если доживет до вечера, поставит во славу Марбаса самую большую свечу, вытопленную из жира убитого собственной матерью ребенка. Если только…

Она взвизгнула от боли, когда щелкнувший над ухом хлыст ужалил ее по подбородку, сорвав лоскут кожи. Тучный возница, повернувшись на своем месте, потрясал зажатым в кулаке кнутовищем, что-то возмущенно крича. Не иначе, спешил выразить свое негодование по поводу порченного товара. И еще юных хулиганок, которые позволяют себе сигать между телегами, пугая коней и нарушая уличный порядок. Холера ощутила, как под липким от сливового сока колетом наливается на груди жидким огнем ведьмово клеймо, сложный узор из шрамов и ожогов, вытравленный на ее коже. Если бы Марбас одарил ее хоть малой каплей адской силы, недоумок с кнутом в руке мгновенно превратился бы в воющий от боли огненный факел, плюющийся трещащими искрами. Или еще лучше, подумала она. В огромную сливу, которую она могла бы сдавить невидимыми тисками, выжимая досуха. Или…

Ведьмино клеймо раскалилось до такой степени, что Холере почудился запах собственной паленой кожи. Нет, Марбас не одарит ее силой. Кажется, его вполне удовлетворяют ее мучения и он рассчитывает наслаждаться ими как можно дольше, этот алчный похотливый мудила, облюбовавший себе тепленькие чертоги в адском царстве. Он-то в любом случае окажется в выигрыше. На долю губернатора Марбаса хватит юных ведьм, которые почтут за счастье выжечь на своей коже его клеймо, вверив свою душу адскому владыке…

Холера вскочила на ноги, поскальзываясь на раздавленных сливах. Из ее горла вырвался хриплый рык. И пусть он даже в малой степени не был похож на боевой вопль Гаргульи, возница вдруг побледнел, сдержав следующий удар. Будто ощутил жар адского пламени у своего лица. Рука судорожно впилась в кнутовище, точно рука потерпевшего кораблекрушение, хватающаяся за доску.

— Слушай ты, подзаборная плесень, — Холера вперила в него белый от ярости взгляд, — Только попробуй прикоснуться ко мне этой штукой, и я сотворю с тобой такое, что все либлинги Брокка и его окрестностей почувствуют себя счастливчиками, глядя на тебя! Я превращу твою простату в ядовитую сколопендру. Я высушу глаза в твоих глазницах. Я заставлю тебя потеть кислотой и эякулировать кипящей смолой. Я…