Гремели выдираемые из мостовой булыжники, трещали хрупкими деревянными костями сминаемые борта телег, по-птичьи пронзительно кричали люди. На глазах у Холеры аутоваген, подпрыгивающий на оплывших от жара колесах, настиг женщину, пытавшуюся спрятаться за грудой упавших бочек, и отшвырнул в сторону, беззвучно сломав все кости в теле, отчего та, зацепившись подолом за обломки, вдруг стала кланяться во все стороны сразу, точно ярмарочная кукла на шарнирах. Смельчак, пытавшийся ее спасти, чудом увернулся от удара, который должен был размозжить ему грудь, но обрывки резных панелей, сделавшиеся колючей броней механического демона, намертво впились в его плащ, протащив за собой и нанизав на шипастый бок, где тот отчаянно извивался, чувствуя подбирающиеся к нему языки огня.

Это было жутко и… завораживающе. Холера даже ощутила подобие возбуждения.

Нечто подобное ей приходилось видеть только в окулусе, когда показывали историческую пьесу «Безумный Максимилиан». Особенно ее третий акт, в котором безумно завывающие бургундские маги обрушили на убегающий императорский обоз всепожирающие силы ада. Там тоже были раздавленные вместе с лошадьми и возницами повозки, тоже кричали люди, тоже пировали высвобожденные из ада демоны, но это все равно оставалось картинкой в толще стеклянного пузыря. А тут…

Словно обезумевший крестоносец в треснувших доспехах с мантией из дыма и расплавленного металла за плечами, собирающий жатву на ревущих от ужаса улицах Иерусалима, подумала Холера, невольно потрясенная этой картиной безумного, почти торжественного в своей неистовости разрушения. Только охваченный не христианским гневом и экстазом мщения за поруганные святыни, а несопоставимо более древним духом. Духом, по сравнению с которым библейские старцы были не более чем безусыми прыщавыми рукоблудами, не успевшими еще сорвать запретный плод содомии со своего куцего, удобренного лишь комплексами неполноценности и дешевой порнухой, древа познания. Духом, который был рожден задолго до того, как импотент Каин убил дрочилу Авеля, а небеса разделились на свет и тьму.

Холера удовлетворенно кивнула сама себе. Выпустив демонов на свободу, она добилась своего, улица, заполненная раздавленными телегами и горящими обломками, мгновенно сделалась подобием адской реки, пересекать которую в трезвом уме не решилась бы даже ведьма пятого круга. Демоны и так не самые приятные существа во всем универсуме, но отведавшие крови, охваченные пиршественным экстазом, они делаются смертельно опасны. И судя по всему, свита Ланцетты это хорошо понимала.

Они наблюдали за Холерой, при том почитая за лучшее держаться подальше от превратившейся в огненный каньон дороги, и наблюдали так пристально, что у нее зачесалась кожа. Ланцетта сверлила ее взглядом, белым от сдерживаемого бешенства, Кутра ругалась во весь голос, так яростно, что голос ее временами срывался в нечленораздельный вой. А третья… Куда она запропастилась?

Ах ты ж срань! Холера вздрогнула, когда ей на голову и за шиворот посыпались теплые острые осколки. Чаша из стекла и латуни на фонарном столбе лопнула почти беззвучно, за общим грохотом она не услышала звона, расслышала только тонкий хлопок высвобожденного из своей оболочки люминесцентного демона, столь хилого, что не имел даже имени.

Вон третья сука… Не теряя времени, уже раскручивает в праще второй булыжник, которым, должно быть, намеревается размозжить обидчице голову. Недурно. Попасть из пращи на таком расстоянии едва ли возможно, добрых сорок шагов, но выстрел был сделан недурно, этого она не могла не признать. Холера послала ей воздушный поцелуй, сверкнув озорной стервозной улыбкой.

— А у тебя твердая рука, милая! — крикнула она, вытряхивая из-за шиворота осколки, — Как жаль, что она — единственное, что способно ублажить тебя долгими холодными ночами!

Расслышала волчица или нет, но взгляд у нее сделался совершенно осатаневший, немигающий. Такой лучше не попадаться, подумала Холера. Ланцетта и Кутра с удовольствием разорвут ее в клочья, едва она окажется в их власти, но третья… О, третья наверняка с удовольствием отгрызет ей пальцы, прежде чем убить. Впрочем, ничего удивительного. Сколько ей может быть? Пятнадцать? В юности у всех напитков богаче вкус, что у вина с кантареллой[1], что у ненависти. Она еще привыкнет к этому, если прежде ее не убьет собственная несдержанность. Сам Сатана не в силах посчитать, скольких ведьм несдержанность убила здесь, в Брокке, за все время его существования…

Пожалуй, пора бежать, не дожидаясь, пока еще один булыжник вышибет ей затылок. Холера торопливо оглянулась в сторону побоища, чтобы оценить картину, и удивленно присвистнула.

Поразительно, но некогда гордый владелец аутовагена, превратившегося в обезумевшую машину казни, был до сих пор еще жив. Потерявший свой роскошный шаперон, облаченный в дымящиеся лохмотья, поверх которых трепетали алым шелком лоскуты пламени, он беспомощно метался внутри своей обгоревшей клетки, не замечая ни ожогов, ни глубоких порезов, которые оставляли на его теле вмятые вовнутрь осколки.

Должно быть, он в самом деле немало талеров вложил в свой механический экипаж, подумала Холера, раз до сих пор жив. От высвобожденной ярости демонов его дымящуюся и лопающуюся шкуру хранили охранные сигилы, нанесенные со внутренней стороны кузова как раз на подобный случай. Похвальная предосторожность для дельца, привыкшего оценивать всякий риск. И, как многие предосторожности, почти бессмысленная. Выгравированные в металле и дереве символы защищали пассажиров аутовагена лишь пока сохраняли целостность начертания. Но пламя неумолимо слизывало их, нарушая сложный узор чар, отчего защита медленно таяла.

Холера не заметила того мига, когда невидимые доспехи лопнули. Заметила лишь, как мечущийся торгаш вдруг замер, не обращая внимания на пламя, пожиравшее его тело. Точно разом перестал испытывать боль и страх. Может, в последний миг жизни он увидел ад, и это зрелище испепелило его душу, превратив тело в вяло дергающийся и скверно пропеченный кусок мяса.

А потом демоны жадно набросились на него со всех сторон.

Заговоренные хищники не обрели плоти, но она им и не требовалась. Воля, поработившая их, вырвавшая их из ада и сделавшая частью материального мира, и так дала им все необходимое. Холера увидела, как из пылающих обломков кузова, торчащих вовнутрь, складываются огромные лапы. Черные узловатые лапы из железа и меди, унизанные сверкающими когтями из стеклянных осколков, пронизанные сухожилиями из раскаленной проволоки. Миг, и эти лапы впились со всех сторон в трепещущее тело. За треском пламени она не разобрала звуков, однако отчетливо расслышала последний крик, на который он оказался способен, отчаянный и краткий. И, кажется, негромкий треск сдираемой кожи.

Она бы пожелала ему легкой смерти, все-таки он, пусть и нечаянно, волей случая, спас ее от погони. Но едва ли ее пожелания могли бы облегчить его участь. В последний миг, когда она видела несчастного толстяка, демоны растягивали его освеженное содрогающееся тело внутри аутовагена в виде праздничной гирлянды, украшая пылающие стальные недра пышными бантами из его пульсирующих внутренностей.

Весьма досадная судьба, подумала Холера, наморщив нос. Ему стоило возмутиться или даже пожаловаться в городской магистрат. Возможно, он так и поступил бы, если бы как раз в этот момент демоны не вытаскивали его желудок через разодранное захлебывающееся горло.

Сатана, будь милостив к дуракам. Если бы не они, бедным ведьмам жилось бы куда как сложнее в этом большом, сложном и очень недружелюбном мире.

Холера не знала, сколько осталось бушевать демонам, но точно знала, что не хочет здесь задерживаться сверх необходимого. Сам по себе этот случай, может, и не вызовет ажиотажа в ратуше, природа демонов такова, что время от времени они вырываются из-под контроля, этим никого не удивить. Но лучше не искушать судьбу. Чем меньше любопытных глаз заметит ее вблизи от побоища, тем лучше.

Насвистывая под нос «Броккенских чертовок», Холера зашагала прочь.