– Виталька-то гораздо умнее тебя оказался, – с порога сообщил Миха Петрову. – Строчит вовсю. И что интересно, сливает, что инициатор убийства – ты.

Вова ещё мучительнее сморщился. В груди у него клокотало.

– У него туберкулез, Михаил Николаевич, – сообщил Петрушин. – Он сдохнуть хочет в зоне за чужое.

– Какая стадия? – поинтересовался Маштаков.

– Вторая.

– Вот как… активная форма? Херовые у тебя дела, – Миха посочувствовал и сел за дальний стол, чтобы не наглотаться палочек.

Вздохнув, Петров потянул из пачки очередную сигарету:

– Если бы только туберкулез… У меня ещё инсульт был… Язва ещё…

– Тогда вообще отказываюсь тебя понимать, – Маштаков развел руками. – Сам себя хоронишь. Своими руками. Мы ж всё знаем, как оно было. Вика всей деревне растрепала про ваши подвиги. Люди допрошены. Знаем, что душил Ольгу только Фадеев, а вы только закапывали. Что он тебе за друган такой, чтобы за него на пятнадцать лет садиться? Сейчас каждый за себя должен быть!

Петрушин положил перед Петровым листок бумаги и ручку:

– Давай, Владимир Алексеевич, пиши!

Вовка взялся за ручку. Вопросительно посмотрел на Миху:

– Как писать-то?

Маштаков подсказал форму заявления на имя прокурора. У Петрова был чудовищный почерк, но вполне разборчивый. Над каждым словом он тяжело задумывался. Скрёб лохматый затылок. Одноразовая шариковая ручка тонула в его огромной шершавой лапище.

Родилась первая строка. Изогнувшаяся к концу страницы, как гусеница.

Миха быстро взглянул на Петрушина, подмигнул. Флегматичный опер ухмыльнулся в ответ. Дело практически было в шляпе.

Оставались закрепление и оформительская работа.

Маштаков сходил к себе на третий этаж за пишущей машинкой. К его возвращению Петров завершал свой монументальный труд. Его хватило на полстранички, но главное было материализовано.

Приступили к допросу. К обстоятельному, с выходом из-за печки. С того самого момента, как Виталька, Вика, Вовка и Олька стали жить под одной крышей, подобно персонажам русской народной сказки «Теремок».

Вовка с Виталей после освобождения перебивались случайными заработками. На вино постоянно не хватало. К моменту знакомства с ними девки занимались проституцией на трассе года по три каждая. Опыт имели солидный, но нуждались в мужской поддержке, в твёрдом плече. После того как компашка устоялась, быстро выработали рабочую технологию. Днем отсыпались впрок. На промысел выходили вечерами, захмелившись. Дальнобойщиков тормозили прямо в деревне, далеко не ходили. Если удавалось договориться, отъезжали метров на несколько за околицу. Вставали на обочине. Девчонки работали по специальности, парни обеспечивали безопасность. Барражировали вокруг притихших фур.

Заработки были разные. В удачные дни девки приносили и по три сотни. В рядовые – по полста. Холостых выходов почти не случалось. В общем, не бедствовали. Через день мотались в Соломинские Дворики шашлыков покушать. Трезветь не успевали, всю дорогу – под балдой.

Олька была моложе Вики. Шесть лет разницы по такой работе – не хрен собачий! И смазливей гораздо, фигуристей. Было за что подержаться. Потребительским спросом поэтому она пользовалась большим. Периодически, правда, вспоминала про оставленного в Вязниках на мать трехлетнего сынишку. Со знакомыми передавала для него небольшие деньги. А в последнее время с похмелья стала заводить одну и ту же песню – про то что завяжет, вернётся домой. В семью…

Фадеева эти настроения забеспокоили. Очень быстро он привык котовать. На правах хозяина дома, великодушно давшего приют, Виталька начал спрашивать с постоялиц для себя куски побольше и пожирнее. Скандалы сделались ежедневными, особенно по пьяному делу.

После дня рождения Фадея, который отмечали душевно, трёхдневным загулом, забыв почти обо всех досадных разногласиях, именинник обнаружил, что подруга наградила его триппером. Не спасли, стало быть, презервативы, из обложек которых была устроена выставка на раме настенного зеркала.

Виталя начал быковать, запросил у Ольки сто рублей на леченье, на уколы и таблетки. Денег, как на грех, у покойницы не оказалось.

Всё произошло очень быстро, под утро. До этого выпили литр самогонки на четверых и пива – прицепом. Почти не закусывали.

Вовка, с его слов, с Викой на кухоньке сидели. Фадеев начал навешивать Ольге с обеих рук в смежной комнате, в которой стоял диван. Олька визжала, потом захрюкала. Вовка на секунду обернулся на это странное хрюканье (он принципиально не вмешивался в чужие дела) и увидел, что Олька задницей елозит по полу, а Виталька, оседлав ее, душит обеими руками за шею. Вовка отвернулся, закрыл глаза прижавшейся к нему Вике. Потом Олька замолчала.

Фадеев с выпученными глазами, потный весь, прошел к столу. Налил себе полстакана. В два глотка выпил, утерся. Налил в тот же стакан поменьше, пальца на два.

– Тяни! – велел Вовке.

Тот не осмелился перечить. Случилась сильная истерика с Вичкой, она ломанулась было на улицу, но парни её обратали.

Вовка пару раз по-семейному смазал подруге по физиономии.

Накапали полстакана успокоительного. Вика, выпив, отошла.

Виталя стал распоряжаться. Вместе с Петровым они раздели мертвую Ольку догола. Разожгли печку и спалили всю её амуницию – верхнюю и нижнюю. Потом взяли подматрасник, простыню с кровати покойницы, расстелили на полу и перекатили труп на подстилку. Вдвоем вытащили на огород. Вовка сбегал в сарай за лопатой. Копали по очереди. По пьяни копать как следует было влом, к тому же начинало светать. Забросали кое-как землей и утрамбовали. Вернулись в дом, загудели ещё на сутки.

Потом не усидели-таки на месте. Сорвались. Парни двинули сперва в Крутово, а потом в город. Вика-чечевика – пёс ее знает куда. Вроде в Суздальский район. На малую родину в село Кутуково. Так, по крайней мере, она сказала…

В кабинет зашёл следователь Максимов, послушал немножко Вову и мало-мало не загубил всё дело на корню.

– Очную ставку, Михаил Николаевич, будем проводить между ними? – спросил он.

– Зачем? – удивился Маштаков, делая Максимову страшные глаза.

Тот не понял:

– Так Фадеев же ничего не признает!

Вова Петров недоуменно посмотрел на Максимова, медленно перевёл взгляд на Миху, соображал. На счастье, туго.

– Какая сейчас очная ставка, Василий Сергеевич? – Маштаков продолжал деланно удивляться. – Фадеев – пьяный в дымину!

Следователь наконец понял, что попал не туда. Покраснел очень заметно, смутился.

Миха активно перегружал Петрова:

– Вот видишь, какие существенные противоречия в ваших показаниях, Владимир Алексеевич, следователь прокуратуры выявил! Виталий ему говорит, что ты тоже душил! Что вместе вы!

Не хочет один отвечать за убийство!

Вовка сильно ткнул в пепельницу только что прикуренную сигарету:

– Врет он всё. Не убивал я.

Чашка упала, но не разбилась. Допрос продолжился.

– Ну и чего ты кроил? – спросил Маштаков повесившего голову Петрова, когда тот подписал во всех полагающихся местах протокол. – Если рассказал правду, ничего у тебя больше заранее необещанного укрывательства не будет. Статья триста шестнадцатая. Максимум два года лишака. До суда под стражей, конечно.

Также покорно Вова подписался под протоколом задержания на семьдесят два часа, который на машинке отшлёпал Максимов. Отказался от предложенного ему бесплатного адвоката.

Попросил сообщить матери, что его закрыли. Чтобы она сделала дачку – туалетные принадлежности там, тетрадь, ручку, конверты, курить побольше.

Миха заглянул в соседний кабинет. Фадеев, свирепо набычившись, сидел на прежнем своем месте.

– Чего он здесь? – спросил Маштаков у Ковальчука. – Давай вниз его сведём.

– Водили уж, – вздохнул опер. – В ИВС этап отправляют.

Сказали подождать полчаса.

– Ну давайте подождём, – Миха тяжело опустился на стул, вытянул ноги в грязных полуботинках.

Выудил из мятой пачки последнюю сигарету. Свернул в фунтик выкрошившийся до середины кончик. С такой разве накуришься!