Девушки посмотрели на меня: их глаза туманили обида и боль. Они молча затушили сигареты, одновременно поднялись и пошли к пинбольному^[25] автомату. Я остался сидеть, а они вертелись перед аппаратом и по очереди так яростно били по кнопке, выпускающей на перегороженное сверкающими затворами поле металлический шарик, как будто он был самой смертью.

Когда я задумываюсь об этом периоде, то перед глазами встает мощная и спокойная река: она уносит меня, и я не могу противиться течению. Вижу спящую девушку — ее волосы разметались по подушке; вижу светлые кудри, которые щекочут мне лицо; вижу короткие темные волосы — она спит на боку, зажала ладонь между ног или растянулась на спине, она в футболке или совсем голая. Воспоминания приятные, они сменяют друг друга, их окрашивает свет разных времен года, а его оттенки деликатно подчеркивают ход времени; кажется, я живу в какой-то песне, что звучит летним вечером на пляже.

Там могло бы продолжаться до бесконечности.

Иногда я пытаюсь представить, какой стала бы моя жизнь, если бы в то лето я не встретил Джил.

Это случилось в августе. Мы с приятелями гуляли по набережной, хотели посмотреть праздничный салют в Женеве. Народу было очень много: люди сидели на парапетах, стояли где попало, курсировали на парусниках и моторных лодках, передавая с мостика на мостик бутылки и теплые сосиски. Поднявшись на борт одного из суденышек, мы ждали начала фейерверка, слушали, как хлопают паруса — обычные простыни, натянутые на металлические палки. Парусник принадлежал отцу Камиллы, атлетически сложенной блондинки, с которой я встречался уже несколько недель. В одно из воскресений мы съездили к моим родителям; она расстелила на лужайке парео и выставила напоказ свои длинные лоснящиеся ноги. Отец смотрел на нее в изумлении: «Ах ты ж, зараза!» Голос у него дрожал от гордости, а взгляд стал мечтательным — то ли он вспомнил себя в юности, то ли неожиданно сообразил, кто я.

Тем летом я закончил основной курс с такой же легкостью и отстраненностью, как делал все остальное. Будущее разворачивалось передо мной мягко и бессмысленно, подобно шелковой ленте.

Начиналась ночь. В темноте свистели петарды, мы, затаив дыхание, следили за взмывавшими в небо огоньками, а когда они взрывались мерцающими букетами, один за другим, и мириадами пайеток осыпались на водную гладь, вновь набирали воздуха. В темной синеве бескрайнего неба рождался и умирал дивный разноцветный мир: сиреневые слезы, серебристые струи фонтанов, оранжевые актинии и сверкающие кометы. Озаряемое вспышками света озеро казалось удивительно темным и спокойным.

Воздух пах порохом. Темные силуэты склонялись над поручнями, вытягивали шеи, обнимали друг друга, смотрели в небо.

И вдруг я увидел ее. Джил. Она стояла на мостике со стаканом в руке и смотрела прямо перед собой. Длинные темные волосы развевались, сливаясь с темнотой, отчего казалось, что на ее плечах разлеглась сама ночь. Глубокий вырез на черной футболке почти не скрывает грудь, на бледной коже играют разноцветные блики.

Она повернула голову в мою сторону. Захлопала ресницами.

Я резко нагнулся, чтобы поднять выпавшую из рук сигарету. Та быстро катилась по мостику, и у меня перед глазами пронеслось видение катастрофы: парусник вспыхивает, как свеча, а от него занимаются остальные корабли.

Когда я выпрямился и бросил окурок в воду, Джил исчезла. Испарилась, как призрачные девушки, путешествующие автостопом, — те, что бродят по ночам вдоль скоростного шоссе.

У меня перехватило дыхание — я понял, что уже переживал это мгновение, погружался в этот повторяющийся сон, попадал в эту зеркальную галерею, где каждое движение отражается и отражается до бесконечности.

— Привет.

Она стояла рядом — прямо передо мной. Так близко, что в ее глазах я видел отражение фейерверка, в них взрывались разноцветные цветочные букеты или зарождалась любовь. И смотрела на меня так пристально, что я занервничал.

— Бенжамен… Знаешь, я ведь с трудом тебя узнала.

Ее веки нежно подрагивали.

— А я? Я изменилась?

Я отрицательно мотнул головой.

— Предложишь мне выпить чего-нибудь? — спросила она и улыбнулась мне так мягко, что я чуть не потерял сознание.

— Вечер добрый.

Камилла появилась из ниоткуда, прижалась ко мне плечом; возможно, все девушки в тот день передвигались с помощью нуль-транспортировки.

Я представил их друг другу. Взгляд Джил затуманился, она посмотрела на Камиллу — та поздоровалась резким кивком — поверх своего пластикового стакана, который держала у губ. И у меня возникло ужасное чувство, что я неожиданно стал яблоком раздора.

Джил позвонила мне на следующий день. Я не давал ей своего номера телефона. Наверное, она сильно прижимала трубку к уху, и из-за этого я слышал далекие порывы ветра, бушующего в ее телесной оболочке.

— Хочу задать тебе один вопрос.

— Да?

У меня закружилась голова. Я прислонился к стене.

— В этом году исполняется десять лет.

Она тяжело вздохнула.

— Я хотела бы вернуться туда. Где был пикник. На берег озера. Хотела бы, чтобы ты пошел со мной.

Я, вероятно, ответил что-то вроде «хорошо» или «без проблем» — спокойно и отстраненно, будто она просила меня сходить с ней позагорать на городской пляж. Но на самом деле я только что получил настоящий, завернутый в блестящую бумагу подарок.

Я вспомнил, как однажды на пляже в Испании Саммер, копаясь в песке, нашла дутое кольцо с огромной жемчужиной. И как она рыдала, бросившись на землю, когда родители велели ей вернуть драгоценность — сначала они просили и настаивали, потом мать повысила голос, а отец попытался уговорить Саммер так, как если бы та сошла с ума.

Я помню, как сестра рассматривала на свет перламутр и ту песчинку, из которой выросла жемчужина.

На Джил были джинсовые шорты и белая футболка — я подумал, что, наверное, все девушки на планете летом носят что-то одинаковое, а может, она и сама не понимала, что одета сейчас, как Саммер тогда. Или таким образом она отдавала ей мрачную дань уважения? Или ей подсознательно хотелось сделать мне больно?

Она ждала на тротуаре напротив подъезда: на носу — черные очки, на плече — плетеная сумка. Она была так похожа на подростка, каким когда-то была, что у меня сразу упало настроение.

Мы молча шли по улице Бельвю. Стояла жара, почти такая, как тогда, и плавила асфальт. Яркий свет резал мне глаза, а взгляд Джил за солнцезащитными очками был непроницаем.

Она передала мне свою бутылочку воды: сначала сама отпила, а потом протянула мне, чуть шевельнув влажными губами. Я зажег две сигареты, и дал ей одну.

Зелень, островок безвременья в потоке времени, четко виднелась сквозь марево.

Лес встретил нас полутьмой и прохладой.

— Все нормально?

Она кивнула, подняла очки, глаза у нее были на мокром месте.

— Холодно немного.

Она храбро улыбалась. Я неловко потер ей плечо. Она не спускала с меня глаз.

Мы попробовали найти то место. И я вновь ощутил себя персонажем заигранной пьесы «Саммер, я ищу тебя!», как будто жизнь моя шла по спирали, нарезая круги, которые немного менялись от раза к разу по прихоти какого-нибудь божка. А может, меня поглотила игра «Найди десять отличий»: картинки вроде бы одинаковые, но чем-то они отличаются: то в небе нет птицы, то бежевые сандалии стали красными, то исчезла тень от дерева.

Я ничего не узнавал. В лесу соорудили место отдыха — поставили и вкопали столы и стулья из бетона, — и люди навалили возле них кучи мусора; траву изуродовали пятна немыслимых цветов. Во рту у меня появился горький привкус, мне захотелось кого-нибудь ударить. Джил ходила по кругу, заглядывая за стволы деревьев, прикладывая ко лбу руку козырьком и внимательно глядя в чащу, потом в задумчивости возвращалась ко мне. А я не мог даже пошевелиться.