Только появляется Виктор Петрович, Мыкола сбрасывает одеяло и зовет:

– Доктор! Наче стало меньше. Подывиться!

Тот, что под окном слева, показавшийся мне сильно старым, – Федор, по профессии стекольщик, ему 52 года, угрюмый, малоразговорчивый верующий человек. Крестится с самого утра, потом перед едой, которую нам привозят, молится и шепчет молитвы. У него была операция на предстательной железе. И, видно, неудачная. Это я услышал во время обхода врачей. На тесемке у него бутылочка для оттока мочи. Светлана ее периодически меняет.

Но самый беспокойный и непредсказуемый – Степан Евдокимович Ходоров, буду писать – просто Ходоров. У него рак, его готовят к операции, но она откладывается. Он полностью зависит от обезболивающих уколов. Светлана по графику его колет, но он все просит, чтобы увеличили дозу. Чаще всего лежит поверх одеяла в самой неестественной позе, подвернув под себя ноги, но когда наркотик начинал свое действие, преображался. Опускал ноги в мягкие кожаные тапки с каким-то витиеватым цветным узором, какими бывают одежды с севера. Его сухое, с резкими морщинами, лицо оживлялось, становилось приветливо-добродушным, но так было не всегда.

Вечером Николай или почувствовал себя лучше – и решил развлечь нас своими рассказами о тяжкой работе дальнобойщика. Он, вольно привалившись к подушке, живо рассказывал:

– Шел по кишиневской трассе без напарника. По сторонам мелькали голосующие. Увидел девушку в косынке в синем платьице – «гарненька»! Сдал назад и открыл дверцу. Она живо взобралась!» – «Я расплачусь» – и смотрит с улыбочкой. «Куда едешь?» – спрашиваю. – «До мамы. Студентка. Я ей гостинец везу». – «Лезь наверх!» Она живо, знает, где наши люльки. Я с трассы на первом же повороте съезжаю, зажигаю на всякий случай красный и лезу к ней. А она уже платье сняла, в трусиках и смеется. Я к ней, и штаны на ходу стягиваю. Притулился, и тут бац! Не кымарыть! Я туда-сюда! Нема! «Подожди, говорю, укачало!» С кабины выскочил, дохнул свежего воздуха и назад. Результат той же! Снова вниз! Бегаю вокруг, машины, по покрышке колес через раз хуем бью. Вернулся. Безрезультатно! Я ей зло кажу:

«Вылазь з машины, жды попутку!»

Ходоров поднялся с постели, сделал несколько шагов к Николаю.

– Ты! Жлоб с деревянной мордой, – неожиданно заорал он, – кому ты втюхиваешь свои сраные байки… Думаешь, дружки зааплодируют, что тут сидят!?! Кого ты тянешь в свою кодлу безмозглых похотливых идиотов!

Он весь трясся и, казалось, вот-вот бросится на Мыколу с кулаками.

– Да я полжизни отдал, чтобы забыть, не видеть и не слышать эту шваль, ленивую, пьяную, вообразившую себя человеками! Тьфу, блядь, плюнь и разотри!

Он вернулся, сел на свою кровать и обхватил голову руками и продолжал так же громко причитать, но о чем-то своем.

– Наде только команды… Дай! Принеси! Подай! Ей мне сделать приятное было за счастье. Такой был верный друг!! Она только надумает идти ко мне, а я и уже знаю! И смотрела на меня как на какую-то картину. Успокойся! Нет, не могу! Меня, когда она приближалась, бросало то в жар, то в холод. И звоны, и трели! Все обиды, все пропадало. Оставалась только она, только Наденька! Как живая! Вот она!

– Евдокимович, – позвал Федор, – не рвы душу. В писании сказано – не мечите бисер перед свиньями! Помолись лучше.

Ходоров вроде очнулся, уставился перед собой.

– Не верю я в бога, Федор, я атеист!

– Атеистов треба вбываты!

– И то правда, – уже спокойно сказал Ходоров. – Я библию, и старый и новый завет, изучаю как источник мудрости, а далеко не продвинулся.

!!!

Меньше года назад, вечером, 15 октября.

…В актовом зале старого здания Политехнического иногда по субботам проводили вечера с танцами.

Кресла, скамейки раздвигались, на сцене ВИА – вокально-инструментальный ансамбль, а внизу танцующие. Народу собиралось много, и не только наши приходили, но и приглашенные. Кроме того, надо было выставлять дежурный патруль, чтобы не пропускать чужих, ломившихся на эти танцы…

Я приходил, но не танцевал, даже не стремился…

Почти в конце зала в передышках собирались группами ребята, на сдвинутых стульях можно было посидеть, и я обычно держался вместе со всеми.

И тут руководитель ВИА торжественно объявляет.

– Белый танец!!

Круг ребят таял, я даже старался сторониться, чтобы не было толкотни. Она шла напрямик, рыжая, рослая, взлохмаченные волосы, очень уверенная, кто-то стоял передо мной, и она его отодвинула. Я тоже сделал движение в сторону, но она тронула меня за плечо.

– Я тебя приглашаю!

– Я плохо танцую.

– Здесь все плохо танцуют!

Она крепко сжимала мою руку. Я поддавался ее движениям. И мне даже показалось, что я сам ее веду, но сбивался. И снова подстраивался.

– Говорил, не танцуешь. У нас получается!

– Не очень!

Она ростом чуть ниже, лицо совсем близко. Она неожиданно сказала:

– Я знаю, как тебя зовут! Изя!

– Откуда знаешь?

– Подружки подсказали, – и она кивнула кому-то в толпу. – А меня Рая!

Танец закончился, и мы еще какое-то время продолжали стоять.

– Давай убежим отсюда! – вдруг сказала она и потянула меня в сторону выхода.

– Куда бежать?

– Отсюда!

– Двери там закрыты! Ребята охраняют!

Я не показал, как мне представлялось, какого-то внешнего удивления, вроде – всё в порядке вещей.

– Ты в самом деле хочешь отсюда уйти?

– Да! С тобой!

– Хорошо, – сказал я.

За год учебы в институте я знал все ходы и выходы. Находились места, где можно было прогулять лекцию, перекурить, между старым и новым корпусом – застекленный переход. Из актового зала через аппаратную можно было выйти к аудиториям, в коридор, а там выход.

– Идем, – сказал я этой Рае.

Под лестницей в противоположной стороне зала и была дверь в аппаратную, и не закрыта!

Я впереди, мы оказались в длинном коридоре старого учебного корпуса. Никого. Тихо. Свет только от окон. Справа двери аудиторий.

Рая подошла к одной из дверей, к другой… Потянула – и она отрылась.

– Хочу посмотреть, – сказала она. – Можно?

Это была обычная учебная аудитория. Преподавательский стол, и в три ряда столики с сидениями на двоих. Светло – за окном город с огнями.

Рая села за один из столиков.

– Просторно! Я уже за парту еле протискиваюсь! – засмеялась она. – За этим столиком буду сидеть. Получу золотую медаль – и к вам на химфак без конкурса поступлю.

– Так уверенно, золотую медаль!

– Я круглая отличница. И была победительницей конкурса имени Ломоносова по химии. Так что в коридорах твоего института встретимся!

Она снова засмеялась и вдруг настороженно замерла, словно прислушиваясь.

– А ведь доносится музыка, – сказала она, быстро приблизилась ко мне, – давай потанцуем!

– А что, идем!

Мы закружились в объятиях на узком пространстве между столиками.

– Скажи, удивительно! – прошептала она.

– Удивительно!

Возле преподавательского стола – остановились.

– Я посижу! – И она легко присела на край стола.

Ее мягкие голые коленки касались меня… разгоряченное взволнованное лицо… глаза были совсем рядом. – Ты мне нравишься, – вдруг сказала она, – ты очень мне нравишься!

Ее порыв меня захлестнул, но тут же точно волна схлынула и сменилась подступающей одеревенелостью. – Ты не такой, как все, – тихо произносила она. И эти ее слова были холодно-отрезвляющими.

– Нас еще, гляди, закроют, – сказал я, – не выберемся.

Возле ее дома я с ней попрощался. Очень сдержанно. У парадного она задержалась, и тут, точно вспомнив что-то, повернулась ко мне.

– Изя, у меня предложение. Скажи, что ты не откажешься! У нас с девчонками есть потаенное место, где мы одни секретничаем. А я тебе покажу! Мы с тобой в институте оказались, а там вообще чудо. Только теплее оденься, а то ты в этой курточке окоченеешь.