Прошло три часа, и буря за окном наконец затихла. "Ласточку" перестало бросать по песчаным волнам. Безумная качка прекратилась. Ван Ванирон выполз из-под кровати и выдохнул:

  - Пресветлый Бог и все духи его! Святые апостолы!

  Затем провел рукой по своей лысой блестящей голове и добавил:

  - Хрмммпффф!

  - Что, монах, бессмертная душа в пятки ушла? - насмешливо спросила Ева, выползая из-под другой кровати. - Это ты еще червей не видел.

  - Каких червей? - постанывая, спросил ван Ванирон.

  - Гигантских! - страшным голосом произнесла Ева. - Они живут в пустыне и питаются человеческим мясом. Мы с Северином однажды подстрелили одну такую тварь. И сожрали. А что? Они же едят людей, почему бы и людям их не съесть? Целую неделю питались как короли, а потом червяк кончился.

  - Не выдумывай, дитя, - взмолился ван Ванирон.

  - А я и не выдумываю, - заспорила Ева. - Северин, скажи ему!

  Северин проигнорировал ее. Он подошел к иллюминатору и не без труда провернул. В каюту хлынул холодный свежий воздух. Северин вдохнул и тут же поперхнулся. В воздухе все еще витала песочная взвесь.

  Северин закрыл иллюминатор и сказал:

  - Дерьмо.

  - Здесь ребенок, - напомнил ван Ванирон. - Прошу, не ругайтесь при Еве, она еще не доросла до таких грязных слов.

  Северин поперхнулся еще раз.

  - Этот ребенок, - он кивнул в сторону ухмыляющейся Евы, - знает столько грязных слов, что ими можно забить любой сортир.

  - И все же, - попросил монах.

  - Дерьмо - это не матерное слово, - продолжал Северин. - И даже "член" не матерное слово. И даже "женская щель" не матерное слово. Вот "дыкщ мар дюрш" - это настоящее грязное ругательство. Правда, по-шаринорски, но это действительно самое грязное ругательство, которое я когда-либо слышал.

  - Дыкщ мар дюрш! - повторила Ева.

  Ван Ванирон страдальчески закатил белые слепые глаза.

  - Беата! - позвал Северин, отворачиваясь. - Я хочу есть.

  - Вот сам и приготовь, - донеслось из второй каюты.

  - Женская щель! - закричал Северин. - Иногда я не понимаю, зачем роботу отдельная каюта! Конечно, она женщина, и трусы с лифчиком она носит, да и переодеваться ей где-то нужно - но она же, черт возьми, робот! На кой хрен роботу трусы? Пытаешься сойти за человека? А? Беата! Приготовь нам пожрать, черт побери, или выметайся с моего корабля!

  Беата вышла из каюты.

  Она была очень похожа на человека - однако ее синтетическая кожа с ее рук облезла, и сквозь кисти и запястья проглядывали холодные стальные кости. Вместо сердца у нее в груди пылала материнская плата из частей солнечного камня. Лицо у нее было очень симпатичное и молодое, но при этом стервозное. Беата скрестила руки на груди и произнесла:

  - А если я не буду - то что?

  - Ты знаешь, что, - намекнул Северин. - Я тебе ПРИКАЖУ.

  - Ты никогда на это не пойдешь, - уверенно сказала она.

  - Думаешь?

  - Конечно. Ты ведь не монстр. Только полное чудовище может ПРИКАЗАТЬ мне. Гнусно воспользоваться тем, что я робот, и не смогу противиться прямому приказу хозяина. Нет, ты не такой.

  - Плохо ты меня знаешь, - покачал головой Северин.

  - Погоди, ты правда?...

  На лице Беаты появилось затравленное выражение.

  - Нет, подожди! - совсем уже другим голосом произнесла она.

  - Роботов надо наказывать! - заявил Северин. - Беата! Слушай меня!..

  Она покорно зажмурилась.

  - В общем, приготовь яичницу. Это приказ.

  Беата открыла глаза.

  - Это ведь не ПРИКАЗ, - медленно, неверяще произнесла она.

  - Это приказ, - сказал Северин, переминаясь с ноги на ногу. - Короче, приготовь яичницу. Всем нам. Живо.

  - Ты...

  Беата втянула в себя воздух, а затем столь же быстро сдулась.

  - Ладно. Но только в этот раз.

  Она зашла к себе в каюту.

  - Ты бы правда применил к ней ПРИКАЗ? - полюбопытствовала Ева.

  - Нет, - угрюмо произнес Северин. - Я вроде поклялся, что никогда с ней этого делать не буду. Только ей этого знать не следует.

  - А как звучит ПРИКАЗ?

  - А тебе зачем?

  - Я бы сделала ее своей рабыней, и она бы лизала мне пятки, - хихикнула Ева. - Хотя нет. Я бы приказала ей самоуничтожиться. Ненавижу ее.

  Ван Ванирон ахнул.

  - Дура, - сказал Северин.

  Ева взобралась на кровать с ногами. Ей было тринадцать лет, и в ней еще чувствовалась подростковая угловатость. Она скорее походила на мальчика, чем на девочку - из-за коротко остриженных волос и сбитых костяшек.