Ему снилось как что-то большое и тёмное катится на них, и бежать столь же бесполезно, как рассматривать норки сусликов под ногами: вдруг, де, в одной из них найдётся место, чтобы спрятаться двоим несчастным, потерявшимся людям?
Или хотя бы одному.
Там, во сне, Юре пришлось себе пообещать, что он не сдастся без боя.
Блог на livejournal.com. 14 апреля, 02:15. На самом деле,
я утаил большую часть правды о той ночи, когда всё началось. Она была ужасной. Чем больше я думаю, тем больше мелочей припоминаю. Удивительно, как близко мы иногда в повседневной жизни приближаемся к порогу неизведанного. А там, вместо того чтобы испытывать трепет и обильно потеть, зеваем и беспардонно гремим кофемолкой, не подозревая, что под её ножи может затянуть краешек ТКАНИ МИРОЗДАНИЯ. Эй, кажется, я заговорил как горе-писака… простите меня за это. Никогда ничего не писал. Всё это так же вынуждено, как и необходимость думать вместо того, чтобы смотреть телек (которого, кстати, у меня нет) и счищать со стен дерьмо. Знание, что я переступил этот порог 12 апреля 2013 года, с 10:00 до 10:20, заставило меня сесть на стул, взять ментальную палку и поднять со дна собственной памяти весь этот ил.
Если у меня когда-нибудь найдутся читатели, было бы интересно узнать: а вы, если вдруг нужно будет вспомнить позапрошлое утро вплоть до минут, нет, до секунд и мгновений, справитесь? Сомневаюсь.
Для моего насквозь продымленного разума это была почти непосильная задача. Я просидел в ступоре почти десять минут, прежде чем догадался взять карандаш и бумагу. Читал где-то, что в одной из восточных стран был интересный обычай. Если нужно было что-то вспомнить (это непременно должно быть что-то, что человек прежде считал малозначительным и неважным), жители её обращались к памяти песка. Не то шумеры, не то египтяне… верили, что песок можно отнести к изначальным структурам, кубикам, из которых формируются любые природные и рукотворные формации. Песок запоминает всё, что вокруг происходит, он как равнодушное неподвижное море. Любой процесс и объект рано или поздно станет песком, песок впитает в себя любые эмоции, и даже армии сгинут там, среди барханов…
Ближе к сути.
Человек, который хочет что-то вспомнить, обращается к песку. Он берёт палку и начинает писать – точнее, рисовать на песке каракули. Он не смотрит на то, что рисует, но при должном желании, при правильном расположении звёзд и удаче эти каракули становятся ответом. Песок, сиречь, сама вечность начинает диктовать ответы. Вы поняли, да?
У меня под рукой нет песка. Но что есть бумага? Дерево, дерево есть жизнь, жизнь происходит из земли, а земля, из которой ушла вся влага, есть не более чем песок. Вот так я посреди ночи стал древним шумером и так же начал с каракуль.
Итак, что произошло?
Песок начал мне помогать!
Я вспомнил. Закрывая за собой дверь, я слышал из парадной урчание. Желудок, переваривающий сам себя, и то звучит музыкальнее. Не скажу, что не слышал этого звука раньше – возможно, слышал. Обычные подъездные звуки, маленькие тайны, которые займут разве что ребёнка. Я не придал ему значения. Тишина в квартире была слишком уж сонной, будто сформировалась под лежащим неподвижно не одно десятилетие камнем. Вечером, перед уходом на работу, я оставил на столе чуть начатый кофе – вбухал туда полбанки сливок и забыл. Я отхлебнул его, чего никогда не делал ранее. Терпеть не могу остывший кофе, но сливки же! Сливки… Чипса сидела в своей клетке, а не на любимом месте на двери. Она возвращается в клетку настолько редко, что одно время я подумывал её продать. Электронные часы показывали 10:07, а примерно через два десятка секунд (за это время я успел подумать в очередной раз, как ненавижу свою работу) – 10:11! Любая из этих мелочей может быть ответом.
Ответом, который я всё равно не пойму ввиду языкового барьера. Всё равно, что показывать дорожные знаки маленькому чернявому папуасу. Что он сможет по ним прочесть?
Не то чтобы я видел на листке бумаги обшарпанные ступеньки парадной, коробку со сливками, часы и темень… хотя нет, темень я как раз видел, жирный клубок, путаницу, в которую превратился грифель моего карандаша, стелясь по бумаге.
Я по-прежнему не могу выбраться. Телефон молчит, стёкла… стёкла окон дрожат от ударов, но не поддаются. Конечно же, по ту сторону меня никто не видит и не слышит. Я РАСКОЛОТИЛ О СТЁКЛА ДВА ЧЁРТОВЫХ СТУЛА И НЕ ОСТАВИЛ ДАЖЕ ГРЁБАНОЙ ТРЕЩИНКИ!
Обломки теперь повсюду. Пальцы кровят и все в занозах. Клянусь, я орал как ненормальный, и если б под окнами остановилась машина с санитарами, я бы сдался им не раздумывая.
Просто хочу знать чуть больше. И я хочу свою жизнь обратно…
Глава 2. Издержки профессии.
1.
Хорь решил отступить, зная, что это увлечение – одно из многих увлечений жены, на которые у него не было билета – рано или поздно пройдёт. Это как хорошая литература… от дрянного писателя – что за ирония! – в том смысле, что, несмотря на дрянной стиль, в неё погружаешься и позволяешь вести за собой. Да и язык после нескольких первых страниц стал ровнее. «Если этот парень действительно в безвыходной ситуации, – подумал Юра, – возможно, он нашёл время сесть, успокоить сердце, хлопнуть стаканчик и всё хорошенько обдумать». Оставалось надеяться, что у него завалялась там бутылочка чего-нибудь горячительного. Если твоя реальность пустилась в неконтролируемый галоп, без волшебного снадобья не разберёшься.
Юра решил, что если так, он вполне способен найти в своём сердце капельку сочувствия. Это привычно и понятно, сочувствие и взаимопонимание от одного пьющего человека к другому.
Наступила череда родительских собраний, где каждый считал своим долгом подойти и заявить: «Мой ребёнок – гений!», либо же – «Мой ребёнок не гений, но…». И та и другая фраза подразумевала необходимость компромисса, который Юрий предлагал как можно более деликатно. Каждый год – одно и то же, каждый день – как кубик Лего, такой знакомый, такой родной, и ты точно знаешь, какой стороной его пристроить в получающуюся конструкцию. Иногда Юрию казалось, что вместо того чтобы добавить ещё один кирпичик к своей монументальной башне, он должен был добавить кирпичик в себя. Что, несмотря на возраст, он всё ещё далёк от идеализированного образа полноценного человека, что жизнь, настоящая жизнь, вместо того чтобы идти протоптанной дорожкой, пробирается лесом, как отряд партизан. Умом он понимал, что такие вопросы задаёт себе львиная часть населения планеты, но такова уж человеческая природа – мечтать об авантюрах, сунув ноги в таз с горячей водой.
Когда становилось совсем невыносимо, он делал себе авантюрные инъекции. В медицинском шкафчике у него были ампулы и с густой, как кровь, чёрной жидкостью, и с прозрачным, резко пахнущим экстрактом кактуса, и приятным лёгким лекарством с шоколадным ароматом… А также почти каждый вечер Юра возвращался домой, звеня бутылками пива в рюкзаке. Он подолгу не пьянел, да и Алёну, похоже, не слишком беспокоила Юрина страсть к спиртному. Может, ей просто всё равно? Думая об этом, Юра чувствовал, что его начинает разбирать смех. Хотелось сделать что-то совсем уж неуместное: прыгнуть на тарзанке с балкона, пойти на улицу и громко, зловеще декламировать стихи, не из школьной программы, а любимого Эдгара Алана По. Такой поступок – Юра был в этом уверен – она бы оценила… И точно так же он был уверен, что никогда не будет на него способен.
Заняв детей какой-нибудь контрольной (десятиклассников сложно, встретив в тёмном переулке, принять за детей, но Юра предпочитал их так про себя называть – чтобы выстроить границу между ними и собой, потому как разница в возрасте была не такая уж и существенная), Хорь прятался за журналом или книгой в мягкой обложке. Он преподавал социологию, литературу, основы экономики, иногда даже русский и историю. Многозадачность в его среде была не то что необходима для молодых учителей, но она ценилась, как основа выживания. Старшие коллеги, которых, конечно, было подавляющее большинство, называли таких как он сколопендрами. Бог знает, откуда пошло это прозвище! Наверное, от какого-то не в меру остроумного учителя биологии.
