…уходит ровно в полночь.

« Москва – Санкт-Петербург »… Пустой перрон продрог…

И в сумраке ночном так хочется запомнить

Твой лик, твое лицо, потерянный мой бог…

Так пела в середине 90-х Анастасия.

Певица, в наши дни почти забытая – хотя за песню про ночной экспресс заслуживает легиона бессмертных.

Конечно, в угоду выразительности и соблюдению размера текст имеет неточность.

Отправление этой самой «Красной стрелы» – точнее, двух одинаковых скорых поездов из красных вагонов под номерами 001 и 002, отходивших в один и тот же момент навстречу друг другу от одинаковых по архитектуре вокзалов двух российских столиц – назначалось не ровно в полночь, а на минуту раньше. Поезд трогался в 23-59. Это делалось для удобства командировочных пассажиров, даты отбытия-прибытия оказывались разнесенными.

Равно как и скорость экспресса не была максимальной: он подъезжал к перрону назначения в то время, когда любой вновь прибывший уже мог спускаться в метро и ехать по делам, не ожидая час или два до открытия учреждений.

Но картина, переданная этими строчками, вызывает в душе бурю воспоминаний точностью своих чувств и красок.

Ночь, пустой (по причине того, что все уже спрятались в своих купе) перрон, быстрые шаги вдоль вереницы вагонов (что дает аллитерация трех «П» во второй строчке), стертые лица близких людей…

Не провожающих, а всплывающих в памяти: к «Стреле» приходили редко по причине ее позднего отбытия, да и вообще мало кто провожал людей, едущих по делам.

Тем более, никто никогда не провожал на этот поезд меня.

Но я слушаю старую песню рыжей Анастасии – или даже просто читаю стихотворение Анатолия Поперечного – и вспоминаю все то, что когда-то было привычным.

Этот ночной экспресс, пустой перрон неприветливой весны.

Легкую изморозь под ногами.

Воспаленный свет фонарей, которым – как и людям! – тоже хочется спать.

Вижу дымки титанов над красными вагонами.

Вдыхаю струйку сгорающего древесного угля, креозот шпал, еще что-то непонятное, но привычно железнодорожное. Томящее душу своим невнятным ожиданием… кому-то находок, кому-то потерь,

Даже слышу мелодию Эннио Морриконе, несущуюся из открытого всю ночь кооперативного киоска в начале перрона. Не из ютюба, не с компакт-диска – с обычной магнитофонной кассеты.

Погружаюсь во все это и вспоминаю свою ушедшую жизнь.

Я родился в Уфе.

Но с этим городом, к которому я прикован, как каторжник к ядру, у меня нет никаких чувств. Он не оставил во мне ни единого светлого воспоминания.

«Малая родина» для меня есть пустыня души, лишенная и цветов и живительных колодцев.

Ничего, абсолютно ничего не связывает меня с этим городом.

Все то сказано в мемуаре «Уфа

Жизнь моя настоящая прошла в других городах.

В Ленинграде, где я получал свое первое образование, учась на математико-механическом факультете Ленинградского государственного университета имени А.А.Жданова.

И в Москве – там я образовывался во второй раз, когда был студентом заочного отделения Литературного института имени А.М.Горького Союза Писателей СССР.

* * *

В Ленинграде я жил с 1976 по 1981 год как студент, с 1981 по 1985 – как аспирант, потом вплоть до 1994 бывал там очень часто.

Ведь первым браком я был женат на ленинградке.

Имевшей, кстати, те же инициалы, что и та кукла с фарфоровой головой, что махала юбкой перед каждым усатым блондином на балах в Аничковом дворце. И про которую сейчас говорят, будто молодость и красота оправдывают даже то, что она своей дуростью погубила великого поэта.

Моя первая жена была замечательной женщиной, с дурочкой из Полотняного Завода ее можно было сопоставить только по тем самым «Н.Г.». Просто все случилось так, как случилось.

Но как бы то ни было, Ленинград стал первой частью моей жизни.

В Ленинграде (еще не ставшем Санкт-Петербургом) прошли два важнейших момента моей жизни: в 1983 году я познал свою первую женщину, в 1984 – написал свой первый роман.

Оба события были удачными и определили все дальнейшее.

Я не шучу, пиша об этих фактах биографии в таком контексте: первое дало первый толчок, второе определило меня как прозаика, хотя я до сих пор продолжаю писать стихи.

* * *

Моя литературная судьба пошла вперед и вверх именно с того первого романа.

Разумеется, он был несовершенен, перенасыщен событиям и героями: подобно всем начинающим авторам, я воспринимал его как первое и последнее свое произведение и постарался запихнуть в текст (600 машинописных страниц в 0,5 интервала без полей!) все, что могло прийти в голову.

Но через десять с лишним лет из старого произведения выкристаллизовался действительно хороший роман «Высота круга

Так или иначе, за 5 лет прозаических опытов я поднялся до некоторого уровня.

Вышел к читателю – сначала как журналист (внештатный корреспондент популярнейшей городской газеты «Вечерняя Уфа»), затем как публицист, потом начал писать рассказы и печатать их в той же газете.

В 1989 году с производственно-лирической повестью «9-й цех» – позднее вышедшей в №№1-4 журнала «Гражданская авиация» за 1991 год и составившей основу моей первой книги «Запасной аэродром» (Уфа, «Китап», 1993) – я стал участником IX Всесоюзного совещания молодых писателей.

Из Башкирии нас туда попали двое; вторым был Камиль Г.

* * *

Как сейчас помню один день того великого мероприятия.

Совещание проходило в гостинице «Орленок» – имевшей уникальную 3D-звездчатую (пятилучевую в плане и пирамидальную в разрезе) архитектуру – где-то почти в области, недалеко от одного из аэропортов.

Но однажды нас вывезли в Москву на общий хэппенинг, для масштабов которого требовалось очень большое помещение.

Туда доставили централизованно на автобусах, обратно все добирались своим ходом, поскольку после события рассыпались по городу.

Нагулявшись до остекленения, мы с Камилем отправились к месту своего временного проживания, а перед посадкой на электричку решили подкрепиться на вокзале (уже не помню, на каком именно).

Мы топтались за стоячим столиком и, разнежась до беспредельности, делились планами на будущее, которое нам обоим в тот момент казалось неописуемо прекрасным.

– А вот когда я буду возглавлять в нашем Союзе писателей секцию по работе с молодежью… – начал было я.

И не договорил, уронив себе на белые брюки политый кетчупом гамбургер…

Отчаяние меня тогдашнего – пижона, гусара и светского льва! – было беспредельным.

Откуда мне было знать, что я не только сведу красное пятно, но даже сумею продать эти поношенные брюки «Montana» через уфимскую комиссионку по причине того, что они мне были узковаты.

Причем процентов на двадцать дороже, чем купил их новыми – тоже в комиссионке, но в Ленинграде.

Но что планам моим относительно деятельности в Башкирском отделении СП СССР не суждено было сбыться.

Равно как и то, что в скором времени Камиль Габшакуров, умный парень и талантливый драматург, покинет литературу и уйдет в бизнес…

* * *

Это совещание оказалось последним из подобных вообще, но в тот момент о грустном не думалось.

Несмотря даже на то, что во время вечерних прогулок втроем с нашим соседом по двухкомнатному «блоку» – ингушским поэтом Сали Арчаковым – на огромной территории гостиничного комплекса мы то и дело видели знаки грядущего упадка.