– Какому Александру Васильевичу?
– Суворову.
– Ну, знаете, ваше отношение к боевой подготовке, товарищ старший лейтенант, совершенно не…
– Ладно, это мое дело. Но как командир роты я твою вредную инициативу запрещаю. Никаких бросков, понял?
– Понял, – вздохнул Игорь. – Но ведь у меня комсомольский взвод истребителей танков. Их к трудностям надо готовить.
В канцелярию вошел командир батальона. Поинтересовался, здороваясь с офицерами:
– О чем речь, отцы-командиры?
– Да вот взводный марш-бросок задумал, – хмуро пояснил ротный. – Проявляет инициативу. Таких инициативных надо по линии военторга использовать, а не в пехоте. Мороз обещают под тридцать, а он – бросок.
– А ну как и впрямь солдат поморозите? – спросил комбат.
– Так ведь бегом, – сказал Суслин. – Бегом – не шагом, товарищ капитан.
– Бегом – не шагом, – задумчиво повторил комбат и вдруг оживился: – Кстати, строевой ваш взвод занимается?
– Занимается, – не очень убедительно ответил Игорь. – С места с песней.
– Это хорошо. Запевала есть?
– Есть. Ефрейтор Святкин.
– Поверяющий приезжает, – доверительно сообщил комбат. – Сверху, понимаете?
И многозначительно посмотрел наверх. И ротный со взводным тоже задрали головы.
– Побелить надо, – заметил батальонный.
– Надо, – согласился ротный.
– Все поверяющие сверху имеют одну слабость, – пояснил комбат, покончив с потолком. – Какую?
– Какую? – чистосердечно переспросил Суслин.
– Не знаете вы службы, лейтенант, – покровительственно улыбнулся командир батальона. – Все поверяющие любят прохождение с песней. Теперь ясно? Так что непременно разучите хорошую строевую песню. Будете защищать честь батальона.
– А бросок? – уныло вздохнул Игорь.
– Ах, бросок? Это как ротный решит.
– Против, – решительно отрубил командир роты. – Хлопцам через месяц на фронт, а там бросков хватит. И бегом, и шагом, и туда, и обратно. Против.
– Ясно, – упавшим голосом сказал Суслин.
– Да, поверяющий может зайти в расположение, – спохватился комбат. – Сегодня же проверьте казарму на предмет лишнего барахла, младший лейтенант. Все убрать. Чтобы было чисто и пусто.
Когда Суслин вошел в казарму, его встретил один дежурный.
– Товарищ младший лейтенант, взвод занимается согласно утвержденному расписанию, – доложил он. – Дежурный рядовой Глебов.
– Срочно проверить тумбочки, Глебов, – приказал Суслин. – Все лишнее – на стол!
– А что – лишнее?
– Кроме умывальных принадлежностей, кружек, ложек и книг – все. Ясна задача?
– Ясна, – сказал Глебов. – А махорка?
– Махорку можно оставить.
Суслин и Глебов начали внимательно проверять тумбочки, стоявшие в два этажа возле стены.
– Из дому что пишут, Глебов? – спросил Игорь, осматривая содержимое тумбочек: зачитанные книжки и журналы, письма и фотографии, кружки да ложки.
– Писать некому, – ответил дневальный. – Мать с сестренкой в Германию угнали, отец партизанит где-то. Если жив. Одна бабка осталась, а она уже и не видит ничего.
– А вы что же в партизаны не ушли?
– Я-то?.. Пахал я.
– Что? – не поняв, переспросил Суслин.
– Пахал, говорю.
Младший лейтенант оторвался от очередной тумбочки и долго смотрел на Глебова с презрительным сожалением.
– На немцев, значит, трудились?
– Немцы за это картошку давали. И отруби.
– Странно, странно, – протянул Суслин. – И много вас таких пахарей было? За картошку и отруби?
– Были уж, – нехотя ответил Глебов и вдруг оживился, вытащив из тумбочки три куска хозяйственного мыла: – Товарищ младший лейтенант, наше мыло! То самое, сворованное. Он его за фанеркой сховал, гад.
– Та-ак, – со злым торжеством констатировал Суслин. – Чья это тумбочка? Святкина?
– Нет. Крынкина.
– Ко мне его. Живо!
Глебов рванулся к двери, но вскоре вернулся, конвоируя тщедушного Крынкина.
– Товарищ младший лейтенант, по вашему приказанию рядовой Крынкин…
Но Суслин не дал рядовому Крынкину окончить рапорт. Отступив в сторону, открыл лежащее на тумбочке мыло, и Крынкин сразу виновато опустил голову.
– Объясните, Крынкин, как это мыло попало в вашу тумбочку?
Крынкин подавленно молчал. Только краснел. Медленно и мучительно.
– Вы меня слышите, Крынкин?
– Я, это… Виноват, – еле слышно сказал солдат.
– Украли? – напирал командир взвода. – Украли у своих же товарищей?
Крынкин покивал. Ушанка смешно заерзала на его круглой стриженой голове.
– Эх вы, комсомолец, – вздохнул Суслин. – Пока – комсомолец! Надеюсь, до первого собрания.
– Простите, товарищ…
– Берите мыло, и идем ко взводу, – решительно приказал Суслин. – Вот там вы все сами и объясните своим товарищам.
Крынкин поднял голову. По лицу его катились слезы, но солдат, не моргая, смотрел на командира. Игорю вдруг стало не по себе, и он отвел глаза.
– Берите мыло.
– Мамане послать хотел, – вдруг тихо сказал Крынкин. – Маманя у меня голодует. И сестры. Сильно голодуют. Отца убили у нас. И брата. На брата «похоронка» пришла, у мамани ноги отнялись. По избе еще ходит, а так… Думал, мыла им, хлебца чтоб купили. Голодно. Сильно голодно им, товарищ младший лейтенант.
– Мне жаль вас, Крынкин, – помолчав, сказал Игорь. – И родных ваших тоже жаль, и вообще… Но вы же украли. Украли!..
– Украл, – покорно согласился Крынкин. – Думал, мамане. Думал, это… – И замолчал.
– Простите вы его, товарищ младший лейтенант, – сказал Глебов. – Я насчет голода знаю. Когда мать есть хочет, так не то что мыло – хлеб украдешь. Я знаю. Простите Крынкина.
– Оставьте ваши советы, Глебов, – поморщился Суслин.
– А я скажу, что я украл! – вдруг зло выкрикнул Глебов. – Пусть в штрафную меня, пусть куда угодно, лишь бы на фронт поскорее! Вы под немцами не были, а я был. И не просто был, а пахал под ними, да! И все равно скажу, что я мыло это украл, а не Крынкин. Он же слабый, не видите, что ли? А я – злой, мне ничего не страшно. Так что либо я, либо…
– А что – либо? – тоже закричал Суслин. – Ну что – либо?! Что? Снова в тумбочку запихать, да? За фанерку? Ну, что вы молчите, Глебов?
– Был бы я командиром, – сказал дневальный, – я бы знал что.
– Так подскажите мне!
– Будто вы сами не знаете? – усмехнулся Глебов.
– Не знаю, – сердито признался Игорь.
– Пойдите на почту и отправьте это мыло Крынкина мамане. От имени взвода.
– Не надо! – всхлипнув, закричал Крынкин. – Не надо это! Не надо!
– Нет, надо! – резко сказал Глебов. – Надо, чтоб ты, гад, на всю жизнь запомнил, как у товарищей воровать!
– Идите, Крынкин, – сказал младший лейтенант. – И пока помалкивайте там.
Шмыгая носом, Крынкин вышел.
– Не понимаю я вас, Глебов, – вздохнул Игорь. – С одной стороны, вроде бы… А вообще непедагогично. Непедагогично, и я вас не понимаю.
– Не голодали вы, товарищ младший лейтенант, – колюче глядя на Игоря, сказал Глебов. – Не голодали…
Когда Константин вошел в станционный буфет, там было пусто.
Только молодая полная буфетчица разговаривала из-за стойки с Аней, которая в одиночестве завтракала за столиком у окна.
– А твой все летает?
– Летает.
– Не пьет-то хоть?
– Ему нельзя, – печально улыбнулась Аня. – Он у меня – летчик-истребитель. Садитесь, Костя, позавтракайте.
Константин сел за ее столик.
– Билет компостировал, – сказал он. – Поезд завтра вечером. В двадцать два сорок четыре. Так что все отлично устроилось.
Анна перестала улыбаться.
– Вы забыли, какого числа погибли наши отцы? Шестого марта. Все только послезавтра съезжаться начнут.
– Ничего не поделаешь, – сказал Константин. – Меня в Москве ждут. Схожу на могилу, возложу букет.
– Люся, посчитай мне, пожалуйста, – сказала Анна буфетчице.
– Вместе считать?
– Отдельно. – Анна отвела глаза от Константина. – А вы спросите автобус на Ильинку, товарищ капитан. От Ильинки они тогда прошли совсем немного, пешком доберетесь. Только напрасно вы букет с собой не захватили. Здесь цветов не достать, придется ограничиться возложением еловой ветки.
