– Вот и наврать пришлось. Да оно, может, и к лучшему…

Вернулся Константин. Сел к столу, хозяйка налила ему чаю, придвинула хлеб, масло, яйца, творог. Спросила неожиданно:

– Ты женат?

– Женат. Детей пока нет.

– Будь мужиком, Константин, не крути Аньке голову, – очень серьезно сказала Валентина Ивановна. – Ей совсем не так весело живется, как тебе может показаться.

– Да разве танкист супротив летчика потянет? – улыбнулся капитан, стремясь превратить разговор в шутку. – А у нее муж – летчик. Да еще истребитель!

– И все воюет, – горько вздохнула Валентина Ивановна.

– Где воюет?

– В небе. – Она помолчала. – Знаешь, есть такой госпиталь, в котором до сей поры еще раненые лежат?

– Какие раненые?

– Еще на той, на Великой Отечественной. Вот туда Анна и пошла работать после института. Вот там она своего летчика и встретила. Его в первом же бою сбили, совсем, видать, мальчишкой был. Ну, выходила его, добилась, чтоб выписали, замуж за него вышла. Полгода все нормально было, а потом – опять. «Прикрой меня, атакую!..» Целыми днями кричит. И тридцать лет в атаку идет. За нас с тобой…

Взвод разместился на ночлег в большом колхозном сарае. Усталые солдаты, повалившись на прошлогоднее залежалое сено, молчаливо ожидали, пока Гарбузенко и Кодеридзе поделят продукты на сутодачи.

– В деревне раненых полно, – оживленно рассказывал Святкин командиру взвода. – Еле крышу раздобыл. Спасибо, местное население помогло. Вот, знакомьтесь. Валентина Ивановна. Валюха.

И, взяв за плечи, поставил перед собой девочку лет двенадцати, одетую в солдатский ватник, женский платок и огромные латаные валенки.

– Здравствуйте, Валя, – торжественно сказал Суслин и пожал девочке руку.

– Тут в каждой хате по палате, – продолжал ефрейтор. – Раненые, санитарочки, врачей навалом. Сборный пункт, что ли. Эвакуации ждут.

– Большие бои? – солидно спросил младший лейтенант.

– Немцев в колечко взяли, – пояснил Святкин. – Слышали днем дальнобойную? Это их обрабатывали. Так что мы, считайте, в тылу.

– Я пойду, – сказала девочка, с любопытством рассматривая усталого младшего лейтенанта. – Мне завтра вставать рано. В Некрасовку побегу, к бабушке.

– Там же, говорили, немцы? – удивился Игорь.

– Нет. – Девочка открыто, по-детски улыбалась в глаза младшему лейтенанту. – Там бабушка наша. Немцы отступили, а она под ними была.

– Ну счастливо тебе, Валюха, – сказал Святкин. – Спасибо за помощь.

Девочка убежала. Святкин продолжал топтаться возле командира взвода. Подошли Гарбузенко, Мятников и Сайко.

– Тут вот какое дело, – степенно начал Мятников. – Двадцать лет – это ведь не шутка, правда, товарищ младший лейтенант? Не баран чихнул, как говорится.

– Дата, – увесисто подтвердил Сайко.

– А будет ли у парня очко или сразу перебор – неизвестно, – глубокомысленно изрек Гарбузенко. – Война, она и не такие банки срывала, верно говорю, хлопцы?

Суслин молчал. Сержанты переглянулись.

– Ну так как, товарищ младший лейтенант? – спросил Мятников.

– Что – как?

– Уважим?

– Ничего не понимаю, – Игорь пожал плечами. – Что вы крутите, Мятников?

– Чего там не понимать? – удивился Гарбузенко. – Двадцать лет Витьке Свату стукнуло, вот и все понимание.

– Двадцать лет? – иронически переспросил Суслин. – Надо же, какое совпадение. Не успели из роты уйти, как сразу…

– Чтоб мне провалиться! – вдруг заорал Святкин. – Чтоб меня в первом бою разорвало, чтоб мне век свободы не видать, чтоб… – не найдя слов, он с остервенением щелкнул ногтем большого пальца о зубы. – Вот!..

– Ну поздравляю, – сказал Суслин, озадаченный его горячностью. – И что дальше?

– А дальше – война, – угрюмо сказал Святкин. – Дальше – пиф-паф. Может, завтра, может, через неделю. Так имею я право свой день рождения отметить или нет у меня такого права? В селе есть самогонка. Меняют на сахар. Вот я и прошу, в первый и последний раз прошу, лейтенант, позволь сегодня выпить. Просто так, по глоточку. Я – беспризорник, это мой первый день рождения. Первый, ребята, а может, и последний. Вот!..

Святкин замолчал. Молчали и сержанты, ожидая, как решит командир. А Суслин тоже молчал, потому что не знал, как ему поступить.

– Разрешите, товарищ младший лейтенант, – негромко сказал Гарбузенко. – Все хлопцы просят.

– Фронтовых сто грамм нам еще не положено, товарищ старший сержант, – официальным тоном изрек Суслин.

– Так трепачей-то у нас вроде нет, – улыбнулся Сайко. – Ни трепачей, ни стукачей.

Игорь сердито молчал. Кодеридзе с грохотом швырнул котелок и подошел к Святкину.

– Друг! – звонко сказал он. – Мне нечего подарить тебе в этот твой большой праздник. Возьми мой сахар, возьми мой хлеб, возьми мою селедку. Больше у меня ничего нет. Извини, дорогой.

– Спасибо, Абрек, – тихо сказал Святкин. – Ты мировой кореш, я всегда это знал.

– А что же вы молчите, товарищ младший лейтенант? – громко спросил Хабанеев. – Неужели непонятно, что надо делать? Неужели вы не можете…

– Сахар принадлежит взводу, – деревянным голосом перебил Суслин.

– Ура!.. – завопил Хабанеев. – Попьем, ребята, кипяточку без сахарку? За здоровье Виктора Святкина?

– Весь сахар – ефрейтору, – сказал Глебов. – И сегодняшний и завтрашний. Так что ли, Крынкин?

– Так, – послушно сказал Крынкин. – Это правильно.

– Ну спасибо, лейтенант, – облегченно улыбнулся Сайко. – Я понимаю, трудно такие решения принимать без привычки. Погодите с шамовкой, ребята. Мы с Хабанерочкой сахарок мотанем!..

В большой комнате женщины накрывали на стол. А привезенные со станции сыновья и дочери бродили по дому, не зная, куда себя девать.

– Вы бы пока познакомились друг с другом, – сказала Анна.

К Константину подошел начинающий полнеть солидный мужчина в очках. Представился:

– Сайко Юрий Иванович. Профессор. Доктор наук.

– А я Костя, – усмехнулся капитан, пожимая руку профессору. – Костя-капитан. Знаете такую песню?

Доктор наук смутился и отошел. Подскочил невзрачный малый неопределенного возраста:

– Лавкин. Леня Лавкин. Может, сообразим со встречей-то? С морозца, а?..

– Все в свое время, Леня! – крикнула от стола Анна.

Красивая женщина протянула Константину руку:

– Хабанеева Юнесса. Солдатская дочь и мать двоих детей.

– А это – сестры Крынкины, – сказала Анна.

На лавке у стены рядышком сидели две очень похожие друг на друга женщины. Они были одинаково одеты и одинаково собирали слезы в зажатые в кулаках платочки.

– Глебов. Племянник, – представился коренастый мужчина в дорогом костюме, но почему-то в сапогах.

– Эх, скучно, братцы! – снова подал голос Лавкин. – Сообразить бы хоть на четверых. Я и сбегать могу.

– Не торопите события, – покровительственно улыбнулся профессор Сайко. – Вам же сказали: все в свое время.

– В свое время только краны текут. Утверждаю как сантехник, – Лавкин вздохнул. – Отсюда вопрос: время для нас или мы для времени?

– Видите ли, для пловца, плывущего по течению, вода не меняется, – принялся солидно разъяснять профессор. – А вот для тех, кто плывет против течения, она всегда новая. Если вы плывете вместе со временем, то становитесь рабом этого времени. Но если вы преодолеваете время, сражаетесь с ним, тогда каждый завоеванный вами час – это ваш час. Тогда вы из пассивного раба времени превращаетесь в его активного повелителя.

– Видать, образование у вас большое, – с уважением констатировал Глебов-племянник.

– А нам мыло прислали, – сказала вдруг одна из сестер Крынкиных. – Мама наша померла, и аккурат посылка прибыла. С мылом. Мы хотели хоть обмылочек навсегда сохранить. Да затерялся он где-то. Как в новую избу перебирались, так и затерялось тоё мыло.

– Вот какие люди были, – несмело добавила вторая сестра. – Война ведь, и голод, и смертушка. А они за всех думали. За всех болели. За все времена и за всех детишек, как вот правильно товарищ говорит.