Дальше шло нечто неразборчивое. Голоса? Точно. «…загробный голос будто из подпола…» Тыщщи? Это, наверное, тысячи. Многие тысячи там припрятаны. Где там? Под полом? Еще какие-то он и она. Он грозился, а она хохотала демонски.

О покойниках плохо думать нельзя, но кто так предсмертные послания пишет? Вот я, например, список с именами составлю подробный, чтоб после сыскари сразу знали, кого допрашивать.

Внизу странички стояло:

«Ежели, вашбродь, Степку вашего оговаривать примутся, что сам в петлю на осиновом суку полез, то не верьте, не таков я человек, и не поминайте лихом».

Выпрямившись и отдав письмо для изучения Зорину, я обратилась к шефу:

– С каких пор господин Блохин должность пристава занимал?

– Три с половиной, почти четыре года.

– Писал часто?

– Не часто, но регулярно. Предвосхищая вопросы, Евангелина Романовна, переписку такого рода я хранить обыкновения не имею. Поэтому придется вам обойтись устным пересказом. Степан мой родом из тех мест, хутор его, к несчастью, полностью обезлюдел, поэтому Блохин попросился служить в Крыжовене и был тем доволен. Его письма, исключая последнее, были толковы и благодушны. Жизнь в провинции ему нравилась, местные жители проявляли приветливость, природа… – Крестовский махнул рукой. – Чистая идиллия. В прошлом году среди обычной буколики стали появляться разные околослужебные вопросы. Просил, к примеру, проверить некоего господинчика, бойкую торговлю паровозными акциями наладившего.

– Ветку железнодорожную до Змеевичей добросили, – сказал Мамаев, уже разглядывающий со вниманием настенную карту, – как раз в это время.

– Как звали господинчика? – спросила я.

– Федор Игнатьевич Химеров, – без запинки ответил шеф, – мещанин, родом из Нижнеградской губернии, действительно маклер.

На всякий случай я это все записала.

– Еще что Блохин спрашивал?

– Просил прислать ему чародейских стекол, сквозь которые рунную вязь разглядеть можно.

– То есть сам он чародеем не был? – спросила я для проформы.

– Был, Геля.

Дернув на себя ящик стола, я достала свои очки с чародейскими стеклами, водрузила их на нос и отобрала письмо у присевшего на освободившееся подле меня место Ивана. Я-то ни разу не чародейка.

– Теперь видишь? – спросил Зорин с сочувствием и показал, куда смотреть. – Это аркан на Семена, чтоб только он конверт распечатать мог, это на скорость. Он, кстати, наложен прескверно.

– Вот-вот, – поддакнул шеф. – А как тебе, Ванечка, призыв к стихиям с ошибкой в каждом втором символе?

– Он для чего? – сняла я очки.

– Не для чего, – ответил Зорин. – Он пустышка, навроде детской считалочки.

– Мнемотехника. – Семен сочувствие ко мне, чарами обделенной, тщательно скрывал. – Помогает неофитам запомнить графический рисунок основных рун.

– А еще, – зловеще протянул Эльдар, стоя у карты, – ходят среди нашего вида колдунского слухи, что бережет сей призыв нас от безумия чародейского. Сдается мне, сыскарики, наш Степан покойный разум по капле терял и того боялся.

Эльдар Давидович воткнул в карту алый бумажный флажок, будто точку в разговоре поставил, вернулся к столу, прогнал Зорина, сел рядом со мной.

– На месте разбираться надобно. – Крестовский оглядел нас по очереди. – Прибыть в Крыжовень инкогнито, осмотреться, народ расспросить. После войти в контакт с местным присутствием, бумагу официальную им показать. Что-де прибыли из столицы одного из нижних чинов до пристава повысить.

– Перфектно, – решила я и смешалась под укоризненным взглядом начальства.

Мое паразитное словечко Семен Аристархович не обожал.

– Знаешь, букашечка, – Эльдар одарил меня заговорщицкой улыбкой, его «букашечки» тоже признавались у нас паразитными, – а ведь тебе и вправду в Крыжовень соваться не стоит.

Мое «протестую!» было жалким.

– Сама посуди, – продолжал Мамаев под одобрительным взглядом начальника приказа, – прибыть инкогнито, то бишь незаметно. Одинокая барышня привлечет нежелательное внимание.

– Барышня может переодеться кем угодно, – холодно улыбнулась я, – бродячей неклюдкой, безутешной вдовой, мальчишкой-разнорабочим, в конце концов.

Семен фыркнул. Я переводила взгляд с одного чародея на другого. Эльдар глумливо щурился, Иван качал головой, шеф попросту ждал любых моих слов, чтоб заржать.

– Простите, что вмешиваюсь, – из темного угла раздалось неуверенное покашливание, – но, кажется, я мог бы поспособствовать Евангелине Романовне сохранить инкогнито.

Про Митрофана мы забыли по прискорбному нашему обыкновению. Секретарь Губешкин был юношей скромным до полного растворения в пространстве. Он, оказывается, с самого начала совещания сидел тише мыши в уголке и только сейчас подал голос.

Крестовский уже открыл рот, чтоб что-то эдакое сказануть. Секретарь боялся его до обморока, и я, этого самого обморока опасаясь, проговорила первой:

– Извольте, Митрофан Митрофанович, я вся внимание.

Семен рот закрыл. Мамаев мне подмигнул, наши с шефом духоборческие экзерсисы его забавляли.

Секретарь сызнова откашлялся.

– Я, господа, и Евангелина Романовна, некоторым образом из упомянутых мест.

– Можно немного точнее, Митрофан? – не сдержался шеф. – Что еще за некоторый образ? Вы родились здесь, в Мокошь-граде.

– А батюшка мой…

Секретарь начал бормотать себе под нос, я его подбодрила:

– Ваш достойный покойный родитель из Змеевичского уезда?

– Нет, – шепнул Митрофан.

Крестовский гаденько усмехнулся, но секретарь заговорил чуть громче, и улыбка начальства растаяла.

– Тетушка у меня там проживает, в Крыжовене. Захария Митрофановна, благонравная старуха самых передовых взглядов.

– Любопытно, – решил Мамаев, – и что же, эта дщерь Митрофана гостье из Мокошь-града не удивится?

– Сказано было, – шикнула я на коллегу, – передовых взглядов барыня.

– Она некоторым образом, – секретарь покраснел, – гадалка.

Шеф хмыкнул.

– Шарлатанка?

– Что вы, ваше превосходительство, дар провидческий тетушке положен.

– Семен Аристархович просит прощения, – улыбнулась я елейно, – за то, что вашу родственницу невольно нехорошим словом обидел. Гадалка, это пер… это расчудесно. Вы, Митрофан, черкните пару строк любимой тетушке: так, мол, и так, кузина Гелечка письмецо с оказией доставит, про жизнь свою поведайте.

– Кузина?

– Притворимся ненадолго, что у Захарии Митрофановны кроме племянника еще и племянница имеется, седьмая вода на киселе, но все ж родня. Гадалка! Да к ней в дом наверняка половина города за предсказаниями хаживает. Лучшего места, чтоб осмотреться, и не придумать.

– Может, все-таки кузен, а не кузина? – предложил осторожно Зорин.

– Геля права, – вздохнул шеф, – в этой ситуации девушка вызовет меньше подозрений.

– Солома не врет! – поддержала я. – То есть жребий и судьба.

– Понятно, – закончил совещание Крестовский своим паразитским словечком и поглядел на часы. – Иван, немедленно отправляйся в имперскую канцелярию, там какие-то сверхсекретные документы нас дожидаются. Сам хотел забежать, да не успеваю. Эльдар, знаю, что не по чину, но будь любезен, спустись к дежурному, протелефонируй оттуда в вокзальную управу, пусть выпишут для Евангелины Романовны отдельное купе до Змеевичей. Или можно до самого этого Крыжовеня?

– Разберусь, – махнул рукой Мамаев и вышел за дверь.

Зорин запер шкаф с документами и теперь надевал зимнюю чиновничью шинель, стоя у настенного зеркала.

– Меня у извозчика обожди, – попросил Крестовский, – нам почти по дороге.

– Митрофан, – позвала я, – присаживайтесь поближе, нам с вами долгий разговор предстоит.

– Разработайте легенду, – кивнул шеф, – простенькое что-нибудь, без театральных эффектов. Вы, Губешкин, расскажете все, что о тетушке помните, а вы, Попович…

Чинопочитание во мне очень развито, лишь поэтому я не зарычала на непрошеные советы, а вежливо попрощалась с Иваном. Крестовский вибрировал как железный прут на морозе, с ним такое бывало, если дело спорилось.